Третья стихия

— Дерева вы мои, дерева, — пропел Михаил, беря курс к стойке, как одинокий фрегат к уютной пристани, но по дороге спохватился и спешно умолк: девичий персонал работал в отеле ни в коем случае не за кусок хлеба, а просто ради любви к искусству (как, впрочем, и все, кто хоть как-то работал в последние времена, включая скрывшегося уже за дверьми невезучего кучера), и девушка уже ответно улыбалась из-за стойки Михаилу на его легкомысленную песню. Он подошел, деревянным голосом попросил у нее номер на ночь («Здравствуй, дерево, я твой друг!»), получил ключ впридачу с мягким многообещающим прикосновением руки, после чего повернулся и, ощущая всей спиной ее бархатный взгляд («Эх, Девчонки, березоньки вы мои гибкие!»), направил нетвердые стопы от стойки в левый дальний угол холла, где была расположена дверь, ведущая в бар. В отеле имелся, кроме бара, еще и открытый ресторан на крыше, в котором столовались по большей части приезжие, тогда как местная шатия (в том числе и Петр с Михаилом в былые времена) предпочитала обычно гулять в нижнем баре; так что сомневаться, в какой именно из питейных точек «Донского орла» брат назначил ему встречу, Михаилу не приходилось.

Плотная золотая портьера беззвучно отъехала, едва Михаил приблизился. Ступив через порог, он тут же ощутил хоть и слабый, но все же прилив сил, настолько все здесь осталось неизменным и соответствовало его многослойным воспоминаниям об этом богатом для него когда-то событиями и разного рода открытиями месте. Тот же рассеянный пыльный свет, льющийся из имитаций широких витражных окон, те же коричневые, потемневшие словно бы от времени дощатые стены, та же стоечка в уютном углублении, а рядом с ней на своем коронном месте — позаимствованный Бог знает в каком бородатом столетии музыкальный автомат, старый хрипатый бродяга, спевший еще юному Михаилу Лети ну лучшие в его жизни песни. В данный момент автомат безмолвствовал, ностальгически подмигивая Михаилу полированными кнопками, так как запустить его было попросту некому: бар пока что пустовал, не считая девушки из обслуги, сидевшей за стойкой в углу; завсегдатаи, насколько помнил Михаил, подтягивались сюда не раньше семи часов, и этот обычай, похоже, оставался до сих пор в силе. Девушка, от которой видна была из-за стойки одна склоненная белокурая головка, на появление первого посетителя не отреагировала: она присутствовала здесь на самом деле в качестве бесплатного приложения к автоподатчику, для поддержания псевдоисторического имиджа заведения, и ее добровольная работа — крутиться за стойкой и строить посетителям глазки — начиналась, как правило, вместе с наплывом народа. Только когда Михаил врубил на старом бродяге свою любимую «Never!» Эдди Ровера, она на мгновение приподняла голову и мазанула по нему прозрачно-рассеянным взглядом. Михаил подавил невольный вздох: совсем иначе встречали его здесь в былые времена (Катька-котенок, где-то ты теперь и кому мурлычешь свое ласковое: «Привет, парнишка, тебя-то только здесь и не хватало»?..).

Он прошел за один из дальних столиков, уселся за него лицом ко входу и сказал резной вазочке с цветочками в центре стола:

— Два больших пива, тысяча первый номер, конец заказа.

Спустя несколько секунд из бара чинно вылетело, направляясь к посетителю, раздаточное блюдо — металлический шириной в два пальца диск, несущий на себе две пузатых пенных кружки, — подлетело и зависло услужливо по правую руку от Михаила. Он снял роняющие пену кружки, поставил их перед собой на стол, сказал неподвижному блюду:

— Свободен, бой.

Блюдо нехотя проплыло обратно в бар к неласковой девушке, дожидаться там следующих заказов, а Михаил, проводив взглядом его высокомерный полет, покосился озабоченно на свои часы. Брат запаздывал уже на семь минут. «Скрасим себе ожидание», — съязвил мысленно Михаил, поднося к губам кружку, и принялся крупно глотать из нее солоновато-терпкую прохладу, причем остановился только тогда, когда обнаружил, что осушил с налету добрую половину литровой емкости, скрасив себе ею лишь десять секунд ожидания. Тогда он стал цедить пиво, втягивая его сквозь зубы тонкой струйкой и думая о том, какое неудобное время выбрал Петр для встречи: часом бы попозже ему назначить, а еще лучше — двумя или даже тремя часами позже, когда в баре плюнуть будет негде от посетителей. А теперь, видимо, предстоит им с Петром светиться тут на пару, как двум маякам в ночном океане, и один из «маяков», кстати, уже светится, и девчонки наверняка его уже заприметили и смогут, если их спросят, описать этот самый единственный «маяк», кому надо, во всех подробностях.