Третья стихия

Увесистый пинок, усугубленный поощрительными напутствиями, избавил, к счастью, Михаила от продолжения кошмарного сновидения. Но суровая действительность оказалась в некотором роде продолжением сна, вернее даже — третьей его серией, причем именно третьей, а не второй. (Краткое содержание пропущенной второй серии: спутники возвращаются к герою, устыдившись своего бесчестного поступка, часть из них уходят, чтобы принести оголодавшему Михаилу поесть, остальные бреют ему бороду, после чего укладывают на матрас, и все это — под постоянным строгим присмотром бдительной милиции.) Третья серия начиналась практически с того же, на чем закончилась первая, только что Михаилом просмотренная, но, соответственно, в другом интерьере: над ним нависал гробовым видением трехдневный утопленник, сиречь — здешний представитель закона в черном, и синяя его рука простерлась уже прямиком к Михайлову горлу — хорошо, если только за шиворот схватить, а то кто его, упыря, знает…

Подхлестнутый самыми нехорошими предчувствиями относительно замашек здешнего ОМОНа, Михаил прянул из-под протянутой к нему руки, как таракан из-под тапки, перевернулся и моментом вскочил на ноги — и откуда только прыть взялась спросонья? Слуга закона тут же устроил Михаилу шмон с пристрастием. Он, оказывается, забрел в их уютную ночлежку с целой ротой коллег: набившись всей толпой в тесную берлогу, они не оставили Михаилу даже возможности плюнуть с досады, не рискуя при этом попасть в представителя власти. Этим-то коллегам и принадлежали, очевидно, разбудившие Михаила зрительские выкрики. Оказывается, Илли и Попрыгунчик были уже на ногах и под конвоем — вообще в данном помещении трудно было сейчас оказаться не под конвоем, — а бедняга Бельмонд как раз поднимался с матраса, кряхтя и только что не плача: невероятными трудами и лишениями завоевал он наконец себе право понежить пухлые бока на этом поистине королевском ложе, и вот, стоило ему только прикорнуть, как они опять тут как тут, эти неусыпные блюстители порядка, слетелись, чтоб им ни дна ни покрышки, как назойливые комары (в смысле вампиры) в хозяйскую спальню! — так расшифровал Михаил кряхтение Фредди, потому, наверное, что таковы примерно были и его собственные мысли по поводу нежданного визита, в просторечии — облавы, не иначе как накарканной сегодня на их головы прохвостом-водяным.

— Вы не имеете права! — вякнул, не сдержался-таки Попрыгунчик. — Мы являемся представителями иностранной державы, и мы…

«…будем жаловаться…» — закончил за него мысленно Михаил, поскольку Попрыгунчик умолк на полуслове — ближайший омоновец сунул ему слегка прикладом под челюсть. Героизм Попрыгунчика, как давно уже выяснилось, имел свои, вполне определенные границы. У Михаила, правда, он даже этих границ не достигал: ему и в голову сроду не приходило вступать в пререкания с ОМОНом. Потому что голова — и в частности челюсть — дороже.

Как ни странно, нигде не было видно Голса, оставленного вроде бы Петром за сторожа. «Не за подмогой ли часом Голс побежал до ближайшей булочной?.. Неужто он рассчитывает отбить нас по дороге?» — размышлял Михаил, не давая ходу мыслям о предательстве Голса, даже на правах досужей вероятности, в то время как добрая дюжина конвойных уже выводила их из берлоги, словно особо опасных бандитов, толкая стволами по коридору и затем вверх по лестнице — наружу. А там их уже поджидал соответствующий транспорт: напротив выхода, заняв собою чуть не все пространство небольшого дворика, зависло довольно крупное транспортное средство, напоминающее крытую галошу на воздушной подушке; даже увидев этот аэромобиль случайно на улице, Михаил вряд ли ошибся бы в его назначении: труповозка либо тюремный автобус. Конвойные затолкали бесцеремонно четверых задержанных представителей иностранной державы через откидную дверь в заднее отделение галоши, сами же погрузились в переднее; в разделяющей перегородке имелось зарешеченное окошко, пример но такое же находилось в заднем отделении на потолке. Льющийся оттуда свет, хоть и скудный, позволил Михаилу разглядеть еще с десяток арестантов, сидящих прямо на полу (сидений тут попросту не было) и взятых, как видно, только что на той же хазе. До того Михаил, правда, ни одного соседа так в глаза и не увидел, но, судя по оборванной грязной одежде задержанных, их обреченному виду и явно нездоровому розоватому оттенку их физиономий, постояльцы раскрытого недремлющими органами бомжатника докатились до самого дна социальной ямы. А уж их безрассудство — в просторечии пофигизм — достиг, наверное, полных пределов, раз уж они даже двери в собственную обитель перестали запирать. Тут Михаил вспомнил с запоздалым раскаянием, что и сам он поленился сегодня второй раз пойти и закрыть дверь за братом и другими хлебодобытчиками. Вот облава и пожаловала запросто, прямо как к себе домой, и повязала беспечных хозяев, а заодно с ними ни в чем не повинных гостей.