Третий брак

Я начала играть в карты по многим причинам, и не последней была та, что, изнывая от бессонницы по ночам, я вынуждена была спать днем, иной раз до четырех-пяти часов вечера. Таблетки люминала глотала, как карамельки. В те дни сон был самым безвредным наркотиком, который можно было себе позволить, чтобы сбежать от кошмара, который, что ни делай, прекратить невозможно. Я знала, что, даже если я разорю нашу кладовую и разделю все наши припасы между голодающими, я не только никого не спасу, но обреку всех нас на голодную смерть. Но всякий раз, когда я слышала бормотание «Я голодаю, добрая госпожа, мои кишочки уже высохли от голода…», сопровождавшее каждый наш следующий день, мне становилось дурно. У меня начинались нервные спазмы в желудке, пусть даже я была уверена, что этот нищий питается, может быть, даже лучше всех нас, вместе взятых. Я думала о тех бесчисленных мириадах греков, которые и в самом деле подыхали от голода, и душа моя разрывалась, не потому что они должны были умереть – рано или поздно все там будем, – но потому что они подыхали как скоты, потому что, прежде всего, голод лишает последнего чувства собственного достоинства. А хуже всего то, что рядом с ними и мы теряли последние остатки человечности, потому что худо ли, бедно ли, но у нас еда была и мы все-таки ели. Каждый раз, когда я видела очередного живого мертвеца из тех, что падали каждый день прямо на улицах, видела и, как и все остальные, проходя мимо, непроизвольно ускоряла шаг, я была самой себе противна. Я приходила в ужас, осознавая всю степень собственной бездушности, и от отчаяния бросалась в игру, так же как пьяница пьет иной раз только для того, чтобы забыть, что он пьет, – обстоятельство, которое моей бестолковой и бездушной, счастливой в своем бездушии дочери понять было невозможно, ни тогда, ни когда-либо еще. Она называла меня «веселой вдовой» и «картежницей, как и твой папаша». Как вспомню, мне вся кровь в голову бросится.

Другой причиной, почему я начала играть в карты, было то, что отныне у меня не было обязанностей, которые связывали меня когда-то, когда у меня был свой дом, где мне было чем заняться и так убить время.

Тетя Катинго не подпускала меня ни к чему. Не чтобы облегчить мне жизнь, но исключительно из-за собственной неадекватности и желания, чтобы все было сделано, как она привыкла. И в книгах тоже я более не находила ни удовольствия, ни утешения, как это бывало прежде. Они казались мне сухими, лживыми и действовали на нервы. Что же до самой старинной моей страсти, кино, то и от него не было мне никакой радости. Сначала тебя испинают, пока ты стоишь за билетом, затем – пока ты ищешь свое место, а потом у тебя есть все шансы вернуться домой с головой, кишащей вшами. И дело было не только в том, что трудно придумать что-нибудь более отвратительное, чем необходимость давить их одну за другой ногтями или умащивать свои волосы керосином, как это мне однажды пришлось сделать. Вши, знаете ли, еще и переносчики сыпного тифа. Один из домов в нашем квартале на какое-то время закрыли на карантин, и ни один жилец не мог выйти наружу, даже чтобы отоварить карточки. Всю еду им привозили из Красного Креста и бросали у подъезда, как будто они были прокаженными. А проблемы с транспортом, из-за которых ты проклинал тот день и час, когда тебе приспичило куда-либо отправиться? Если тебе не хватало мужества пройтись пешком, надо было залезать в газозены, крошечные, скрипучие, разваливающиеся от старости автомобильчики на газовом ходу, да и то если они все-таки подходили, и домой ты возвращался черный от копоти.