Тетя Экави, Господи, прости ее, сочла, что книга полна не только лжи, но и клеветы, особенно опорочена она, которая не только никогда не была замужем за врачом, он погиб во время бомбардировок Патр, но и позднее не «зашивалась». Она озверела. Разрыдалась. Прокляла меня. «Все кончено. Твой дядя разведется со мной». – Она схватила книжку, разорвала ее на куски, выбросила в мусор, и прошли месяцы прежде, чем тетя снова начала со мной разговаривать. Что я мог ответить – и матери, и ей? Что они должны считать, что им невероятно повезло, поскольку я написал не все, или что я все изменил как раз для того, чтобы не ранить их? Я не сказал ничего.
Но это была не единственная причина, почему я скрыл или пропустил многое из происходившего. Были и другие, эстетического и психологического характера. Например, что за дело было рассказчице, Нине, настигло ли Фросо проклятие киры-Экави или нет и плохо ли она кончила свои дни или жила счастливо до самой смерти? Но даже если бы она и знала об этом, как знаю я, то все равно я никогда бы не позволил ей рассказать об этом: иначе ретроспективно она бы сделала уже мертвую героиню неприятной в глазах читателя. Да к тому же это превратило бы текст в безвкусную мелодраму.
Были и другие события, которые я намеренно упустил, но причина этого пропуска проста: они происходили либо после того момента, на котором заканчивался роман, либо после того, как я его написал. Теперь же вместе с историями уже моей жизни я расскажу и о нескольких из тех, что когда-то специально скрыл, и о других, о каких я и сам еще не знаю, об одних – в качестве дополнения, о других – отчасти в формате «продолжение следует».
Бабушки мои Афины
Бабушки мои Афины
Мое свидетельство о рождении утверждает, что я родился в Салониках, но не стоит придавать такое уж большое значение свидетельствам. Я – афинянин. Один из тех пяти тысяч жителей, которых насчитывали Афины в 1827 году, был моим предком со стороны матери, точнее говоря – дедом моей бабушки. У этого человека были в собственности капустные поля в Айос-Иоанис-Рендис[34]
, всего в шести километрах от Акрополя, – они все еще принадлежали каким-то двоюродным братьям бабушки в то время, когда я был маленьким.«Когда-то, – сказала мне как-то бабушка, рассказывая об этих садах, – пришел мой дед домой, упокой, Господи, его душу, и принес нам капусту. Это был гигантский кочан. Он положил его на кухонный стол, дернул меня легонько за косички и ушел. А в тот день мать отправила меня чистить картошку. И вот стою я и чищу ту картошку, как вдруг вижу, что из капустной головы высовывается змеиная. Я так и замерла. А потом как завизжу: „Мама! Мама! Змея!..“ Не все змеи кусаются, некоторые даже очень хорошие, приносят удачу, в былые дни во всех домах были свои змеи и убивать их было запрещено, помню, муж одной моей подруги убил змею, что жила у них в доме, и с тех пор не видали они ни счастья, ни радости, но в те времена я была еще мала и все это мне было неведомо…»
Мой прадед отказался от капустных поместий своего отца и открыл кофейню на перекрестке лиц Пирэос и Колокинтус, прямо напротив Приюта[35]
. Его жена приехала с Андроса[36], но все их дети – старшей была моя бабушка – родились в Афинах, которые за эти годы расползлись и приросли большим количеством величественных зданий, построенных в неоклассическом стиле, и восьмьюдесятью тысячами жителей. Их дети, когда хотели поиграть где-нибудь подальше от своего дома – и он тоже находился в одном из переулков улицы Колокинтус, – отправлялись на древнее кладбище в Керамикос[37]. «Я была самой старшей и перенянчила всех моих братьев-сестер. Так вот, каждый раз, когда мальчишки исчезали, покойница мать посылала меня глянуть, не играют ли они, часом, в Керамикос. Сказать по правде, я тогда еще не знала, что в древности здесь было кладбище, да даже если бы и знала, вряд ли бы меня бы это устрашило. Что мертвые могут тебе сделать? Господь, сохрани нас от живых…»