Третий брак

И так недели через две я впервые прочел его внимательно и вынужден был проглотить свою гордость и признать, что некоторые его стихотворения были прекрасны. Кавафис был великим, но, в конце концов, не единственным великим в греческой поэзии. В тот момент я испытывал острую потребность снова прикоснуться ко всей Греции, даже и к этим ее осколкам, они, может быть, не особенно соответствовали моему характеру, но в них, в Сеферисе, я теперь обретал ту Грецию, которую искал. Я прочел, на этот раз по-гречески, это исключительное стихотворение «Память-I», столь исполненное Кипра, столь горькое в эти ужасные дни[59].

И я прошел вперед по темному пути
и там склонился к саду моему, вскопал его и похоронил
тростинку
и прошептал: заря родится
снова
как весной сияют кронами деревья, так раскинется ветвями
блестящий мрамором рассвет.
И вновь возникнет море, и снова пена Афродитой
нам плеснет на берег.
Мы – семя, что обречено на смерть. И я вошел
в покинутый мой дом.

Внезапно я остро почувствовал тоску по Греции, которая тайно жгла меня уже давно – как чья-то рука, что хватает тебя и властно тащит. В те времена – поскольку все-таки слова о моей праздности были не вполне правдивы – я бился над тем, чтобы придать форму «Третьему браку», и роман сопротивлялся любым моим усилиям, я объяснял это трехлетним расставанием с Грецией, кончено, размышлял я, вот я уже и забыл греческий, я больше не смогу писать. Сеферис оживил мои страхи и неодолимую потребность вновь прикоснуться к истокам, к моему месту и моему языку, и именно потому позднее я был в состоянии понять и разделить чувство удушья, которое должны были бы ощущать в течение того семилетия те наши писатели, кто оказался отрезан от своей земли. Это ощущение того, что ты задыхаешься, владело и мной тогда, с одним только отличием: я мог сесть на самолет в любой момент, как только пожелаю, и вернуться в Грецию. Теоретически, конечно. Потому что на деле это было не так уж и легко. Я должен был потратить – с сомнительным терапевтическим результатом – накопления, сделанные за последние три года, на поездку для души. Это было непростое решение, а мне никогда не хватало хладнокровия на серьезные поступки. Каждый раз, когда это происходило, необходимо было вмешательство какого-то стороннего фактора, вынуждавшего меня принять решение, которое я не осмеливался принять сам по себе. И поскольку по характеру я нетерпелив, и если ждать, пока эти внешние силы вмешаются, можешь прождать и годы, то мне следует позаботиться о том, чтобы их призвать. Вернее, следует позволить своему бессознательному позаботиться об этом. В итоге весной 1960 года я снова оказался в Афинах.