Третий брак

…Через несколько дней Тодорос уехал в Афины. Возвращаясь на автобусе с вокзала, я проплакала всю дорогу. Иди своей дорогой, дитя мое, говорила я себе мысленно, и да пребудет Господь Наш с тобою. Ах, Господи, все повторяла я, ну почему ты так все устраиваешь, что мне приходится жить вдали от моих детей? Один живет на чужбине. И кто знает, с какими трудностями предстоит столкнуться ребенку в таком городе, как Афины! Кто ему там постирает и кто погладит? Кому он расскажет свои печали, на кого будет пучить глаза, на кого орать, чтобы зло сорвать? Другой же хоть и живет в том же городе, но что в том проку, если мы видимся раз в полгода? И кто знает, где он шатается, на каких подстилках губит свою молодость и красоту! Так я говорила, и слов нет, чтоб описать, как я тосковала в эти дни. Я раскладывала карты. И все время выпадала эта чертова десятка пик. Господи Пресвятая Богородица, да что же еще может случиться? Что еще я услышу? Мысли мои вернулись к Елене. Кто знает, с каким новым любовником она спит и к кому таскает за собой этого несчастного младенца. Да что же она за чума такая, что пала на наш дом? За какие грехи мы платим? Но десятка пик выпала не на Елену. Вечером приходит Ясон, приятель моего заблудшего сыночка, и этак уклончиво мне говорит: “Госпожа Лонгу, не хочу вас волновать, но кое-что произошло с Димитрисом…” И прежде чем он успел домямлить, у меня сердце оборвалось. Полжизни как ножом отрезало. Я представила все самое худшее, что только может вообразить любая мать при таких обстоятельствах: увидела его мертвым, порезанным на тысячи кусочков. “Ради всего святого, Ясон, – говорю ему, – да рассказывай уже наконец!” – “Да не волнуйтесь вы так, – говорит он мне, – ничего такого не произошло. Просто недоразумение. Его со вчерашнего дня содержат в участке…” – “Что?! – взвизгнула я. – Моего сына, моего собственного сына – в участке!” И давай бить себя по рукам. Накидываю на плечи пальто и бегом вместе с Ясоном в участок. Вхожу в кабинет дежурного офицера и говорю ему: “Предаю себя Господу и в твои руки! Если у тебя есть мать и ты ее любишь, скажи, что вы сделали ошибку, что вместо другого схватили моего собственного сына. Да, я знаю, он непослушный мальчик! Связался с дурной компанией, играет в карты, отольются мои слезы тем, кто в этом повинен. Но он не мог, не мог сделать ничего такого серьезного, чтобы сажать его сюда”. А он мне и говорит: “Как тебя зовут?” На “ты”. “Как тебя зовут?” – “Лонгу”. – “Ну так вот, госпожа Лонгу, вижу я, что ты достойная женщина, и понимаю твою боль, но ошибки не было. – И тут он переглядывается с другим офицером, который был в кабинете. – Твой сын виновен в преступлении – очень скверной краже. И хуже всего то, что он отказывается назвать имена своих сообщников. – И снова обменивается взглядом с товарищем. – Такой вот образ мыслей у нынешней молодежи: для них бесчестье – объявить имена нескольких бродяг, чтобы тех покарало правосудие, как они того заслуживают, а вот воровать они непристойным не считают!..” И хотя я знала, чего стоит правосудие этих мерзавцев, и не имела ни малейшего желания сидеть и слушать проповеди этого жандарма, но сидела и терпеливо слушала. И когда он закончил, спрашиваю: “Господин капитан, – он был всего лишь младшим лейтенантом, но я специально решила назвать его капитаном, чтобы задобрить, – расскажите мне, господин капитан, что же именно произошло, может, я как мать смогу вам помочь. Возможно, мне он расскажет то, в чем не хочет сознаваться вам. Но только дайте слово, – говорю ему, – что вы сделаете все возможное, чтобы облегчить его участь”. Он коротко пересказал историю кражи, дал мне в спутники унтер-офицера, Калапотакиса, – мы с ним с тех пор сделались большими друзьями, – спустились мы к камерам, он крикнул: “Лонгос! Лонгос!”, и тот появился перед решеткой. Увидел меня и аж в лице переменился. Начал было улыбаться, но улыбка замерзла у него на губах. Я чуть было в обморок не шлепнулась. “Димитри!” – говорю ему, и у меня перехватило дыхание. Это был первый раз, когда я увидела его за решеткой. И когда я наконец пришла в себя, то насела на него, и так и этак, в общем, дожала, и он назвал-таки имена своих сообщников…