Третий брак

Он не согласился. Предпочитал жить как нищий и вовсе перестал к нам приходить. Как-то дядя Огефанос проходил по площади Клавтмонос и зашел в общественный туалет отлить. В другом углу стоял Динос, оборванный и небритый, как и все эти наркоманы. Чтобы не ставить его в неприятное положение, дядя сделал вид, что ничего не заметил, и вышел на улицу, но потом подумал, какой крик устроит мама, если узнает, что он видел отраду очей ее и не заговорил с ним, и решил постоять рядом, подождать, пока тот выйдет. Ждал две минуты, три, пять – где Динос? Да как же, ради всего святого, он прошел, подумал бедный дядя Стефанос, а я его не увидел! Снова заходит внутрь и видит его на том же самом месте, глазеющим на это самое у своего соседа… Вот что мы знали о Диносе: что он наркоман и развратник. Когда же, наконец, в один из декабрьских дней 37-го к нам в дом пришел агент уголовного розыска и сказал, что Динос умер в ссылке в Анафи от сердечной недостаточности, то, несмотря на все мое отчаяние, я задержала его, чтобы вызнать подробности. «А почему же он был в ссылке?» – спрашиваю. По наивности я подумала о наркотиках. Когда же он сказал, что Динос был коммунистом, я не поверила своим ушам. Динос – коммунист! Что за трагическая ирония! Я не могла понять, что за коммунистом он мог быть и как уживались его распущенность и абсолютное отсутствие какого бы то ни было уважения к чему-либо с коммунизмом, который, как мы читали, требует от коммунистов самоотречения и железной дисциплины. По крайней мере, сын киры-Экави был мужчиной. Может, он и попробовал распутство такого рода, как, кажется, поступают, увы, многие молодые люди, но при этом не утратил своей мужественности. Не пропускал ни одной юбки, как говорится. Кира-Экави рассказывала мне, как поймала его даже вместе с его кузиной Гого.

Гого была дочерью сестры киры-Экави, той, что покончила с собой. Какое-то время она жила вместе с ней, она и ее брат Рикис. Он был печатником. Работал по ночам. Так вот, он пару раз приходил нежданно-негаданно домой и заставал ее то с военным, то с моряком.

«…И говорит себе, Нина: “Ну и что мне теперь делать – работать, чтобы хоть как-то жить, или сидеть дома, охранять кое-какое место у Гого?” И вот он однажды приходит ко мне домой и говорит: “Тетя, можно мы переедем к вам пожить? За плату…” Мм! Он тоже был не лучше своей сестры. Все свои деньги просаживал у этих дрянных девиц на улице Сократус. Они ему нравились, потому что делали все, что ему было по вкусу. То, что он мне в субботу давал на хозяйство, в среду забирал как бы в долг. Поликсена, которая с давних пор была у нас счетоводом, ворчала и просила объявить, чтобы они нашли себе другой дом и съехали, но как я выгоню детей моей сестры? Я сохраняла терпение – ровно до того дня, как застала моего сына верхом на Гого. “Ах ты сукин сын! – закричала я ему. – Мало мне всего остального, так еще и инцест!..”»

В то время как я водила знакомство с кирой-Экави, Рикис жил у какой-то девы непорочной, а Гого уже года два как была замужем. Ее муж Ставрос был сантехником, и каждый раз, когда он был свободен, они вваливались в дом тетки с раннего утра. А когда народили детей, тащили за собой и детей.

«И ни разу ни одной оливки, так, хотя бы для приличия, Нина!» – На другой день кира-Экави приходила ко мне и жаловалась на них. С тех пор как она поймала своего сына вместе с Гого, она ее видеть не могла.

Тодорос мрачнел каждый раз, когда их видел, но по другой причине. Он терпеть не мог Ставроса, потому что считал его себе не ровней, потому что тот не мыл руки, перед тем как сесть за стол. Но Поликсене он нравился. Они сошлись друг с другом, потому что оба были большими охотниками до кино. Он приходил за ней и забирал ее из аптеки, и они вместе шли в кинотеатр второго показа, где шли по два фильма и куда она не рисковала ходить без спутника. И когда вечером они возвращались домой, то сыпали шутками, которые на следующий день мне пересказывала шокированная кира-Экави.

«Дорогая мама, мы и вас как-нибудь сводим в “Розиклер”, но только вам надо будет захватить с собой зонтик”. – “А зачем же мне брать с собой зонтик?” – вопрошаю я, наивная. “Потому что сверху плюются те, кто сидит на галерке”, – отвечают они мне. “И неужто вам ни капельки не стыдно, – говорю я им, – ходить и просиживать все свое время в таких ямах помойных, чтобы увидеть какие-нибудь непристойности на тряпке, и это вместо того чтобы пойти в театр и послушать произведения со смыслом или, на худой конец, посидеть в какой-нибудь пивной, глотнуть свежего воздуха, на людей посмотреть и себя показать!..”»

«Просто ты этого не понимаешь, – говорила я, – потому-то так и говоришь. Когда я была в возрасте Поликсены, то выходила из одного кинотеатра и сразу же шла в другой!..»

Она качала головой: мир рушится!..