Третий. Текущая вода

…В кубрике ползет глухой шепот. Свесив львиную голову и упершись рукой в край нар, среди стонов и криков Иванов ведет свою речь. Тревога висит в воздухе. Кряхтят распорки, мигает свет фонаря.

— Мы хотим знать, ваше благородие, господин Лейтенант: долго ли мы будем плыть на север? На носу зима, мы могли не успеть вернуться домой даже в том случае, если бы вышли из форта полтора месяца назад, а теперь и подавно поздно. Где эта Земля? Вы понимаете, господин Лейтенант, наше терпение не бесконечно. Чье терпение? Мое, его, наше терпение. Ваше благородие, вы обучены мореходному делу и можете привести корабль куда нужно. Стало быть, вы начертите и ту дорогу, которая ведет домой?

— Недвусмысленный вопрос, он предполагает выбор: за или против. От имени капитана запрещаю вести такие разговоры впредь!

— Но вы иногда не слишком много рассказываете у себя в кают-компании, ваше благородие?

— Тиммерман Петр Иванов, вы позволили себе угрозу по отношению к офицеру Его Императорского Величества!

— О, господи! О чем мы толкуем? Я всего только спросил вас, умеете ли вы прокладывать курс и делать расчет. Гардемарины еще юнцы, случись что с кораблем, от них проку мало. Потому я и спросил. Снаружи такой шум, что мы могли и не понять друг друга.

Тиммерман отворачивается к переборке, следует длинный естественный зевок. Чиф смотрит на его крупные рабочие руки, знающие всякий инструмент, мозолистые руки, тоскующие по настоящей работе.

— О-хо-хо, спаси и помилуй, когда же кончится эта круговерть?

Невнятное уважение внушает Чифу этот человек, ведь именно такие люди сопровождали во всех его плаваниях: они не струсят и в нужный момент примутся за дело. Что же делать, думал он, поднимаясь по тонкому пеньковому концу на ют, они устали.

— Господин Лейтенант, сорвало гик. Мы закрепили его со Степаном Акуловым.

— Нельзя выходить на палубу, Афанасий, это равно самоубийству.

— Мы подстраховывали друг друга, нельзя было оставлять гик на палубе, иначе он бы разбил борт.

— Спасибо за службу, друзья, но делать этого больше не следует.

— Вы плохо выглядите, господин Лейтенант, бледны и на щеке у вас большая ссадина. Скоро сутки, как вы не покидаете вахты. Отдохните, а за вас попробуют постоять гардемарины.

— Да-да, ты прав, Афанасий. Нужно отдохнуть, иначе в нужный момент я свалюсь, это будет некстати. Едва набираюсь сил, чтобы перекричать этот шум. Гардемарин Ульманн, докладывайте, если случится что-либо непредвиденное. Я постараюсь уснуть, если только это окажется возможным.

— Крепче держитесь за кончик, господин Лейтенант.

— Да, это задача — пробраться в собственную каюту. Напоследок, Афанасий… Командир не сошел с ума: его возбудили качка, шум и некоторое количество выкуренного табаку.

Все еще огрызаясь, занавешивая светлеющую даль полотнами дождя и снега, буря потихоньку отступала. Солнце настойчиво пробивалось сквозь раскосмаченные вихри туч, сквозь мутную пелену мельчайшей водяной пыли, зависшей между низкими тучами и морем. Кое-где уж взблескивали осколочки нестерпимо яркой радуги, чтобы тут же угаснуть и через минуту появиться в другом месте. Истрепанный бот зарывался форштевнем, дрейфовал. Он выдержал, построенный на берегу известными умельцами без единого гвоздя, выправлялся на волне, оживал, отдав стихии первую жертву — Степана Акулова, который был сбит волной с палубы, когда пытался закрепить срываемый такелаж. Он висел на страховочном конце, его било водой о борт, вертело в пучине до тех пор, пока не оборвался линек.

— Если бы мы шли домой, нас бы не успела застать такая буря, — уже в полный голос говорил тиммерман Иванов. — Вы ли этого не знаете, братья? Я не боюсь плетей и колодок, мне бы только увидеть своих. Нечего нам терять, братья! Еще не поздно… Слово и дело, нас предали!..

…Закипела работа, и уже к полудню следующего дня были восстановлены и отремонтированы паруса, такелаж, составлена новая мачта взамен унесенного грота.