Третий. Текущая вода

Маркел поднял рюкзак и натянул лямки. Я хотел помочь, но Маркел снова покачал головой. Потом подпоясался узким сыромятным ремешком из сивучиной шкуры и взял свою винтовку.

Маркел поднял ее к лицу, провел ладонью по изъеденному временем стволу, пощелкал по ложу ногтем. Несколько раз передвинул взад-вперед бегунок прицельной планки. Мушка была сбита давно, и на ее место Маркел ввернул обточенный и отшлифованный медный винтик. Винтик блестел на солнце, и Маркел замазывал его черной краской и подкапчивал на пламени свечи. Но со временем мушка облезала, обтиралась и опять начинала блестеть медью.

Маркел открыл и вынул затвор, посмотрел нарезку ствола на свет. От нарезки еще кое-что оставалось, и хозяин особенно тщательно следил именно за этой частью оружия. Было удивительно, что он еще попадал из этой винтовки туда, куда целил.

Маркел вдвинул и закрыл затвор. Потом осторожно спустил взвод и поставил затвор на предохранитель.

— Пойдем, однако, назад, Жора, — сказал он, не поворачиваясь.

Жора открыл глаза и потянулся.

— Ага. Надо идти и отбрехаться: пробы мы так и не сготовили.

Он рывком встал, нагнулся за штормовкой и увидел бутылку из-под спирта. Жора взял ее, поболтал, будто там еще что-то оставалось, и, сильно развернувшись, бросил через березняк в сторону речки. Бутылка упала под кустом на той стороне и со звоном рассыпалась.

— Не жалко, что я пришел к тебе в гости, Валя, — сказал он. — Было весело. Извини, что не так. А пока бывай здоров.

— Угу, — ответил я.

Я подумал о том, что Жора захочет попрощаться со мной за руку, и не хотел этого.

— Валяйте, — помахал я, — да не заблудитесь. А я буду спать.

— Уже уходим, — сказал Жора, — спи спокойно, дорогой друг.

И они ушли, сначала Жора, а немного погодя и Маркел. Несколько минут слышалось похрустывание на склоне, чавканье сапог на колее; звуки удалялись, затихали, потом исчезли, и остался только шум Березовой, шум Лимимтеваям.

И было бы совсем тихо, если бы не ее неумолчный шепот, который мешал и тревожил.

Она-то шумит тут не первую тысячу лет, подумал я, и тут нового ничего нет. Как и всякая текущая вода, она движется под горку и журчит при этом, разумеется. Отчего бы ей не журчать?

Вот я лежу себе, и покуриваю, и думаю, что мне мешает этот шум.

Тебе просто больно думать о синеглазой женщине и рыжем Жоре, Фалеев. Ишь ты, как тебя знобит временами!

Ну, и не думай на здоровье. Они сами выбрали свои дороги.

А ты?

Я тоже сам. Никто на меня не влиял. Я сам себя запихнул на этот остров, хотя у меня и был выбор.

Врешь сам себе тоже, подумал я. И на этот твой выбор кое-что повлияло. Обстоятельства? Да. Но ведь и люди тоже. И ты на чьи-то выборы влияешь.

Почему это она опять полетела с Кариной сюда, куда ей тяжко возвращаться, наверное?

Со стороны хребта на поляну вышел Маркел-пес, Он двинулся через всю поляну к тому месту, где обычно лежал, слушая музыку или размышляя о великой сермяжной правде. Он неторопливо лег и положил тяжелую голову на лапы.

— Все правильно, — сказал я, — на кой ляд тебе все эти беспокойства на склоне лет? А может быть, ты где-то чуешь волка, Маркел? Да не хочешь связываться?

Конечно, все это мало его касается, нечего ему ввязываться. Он не сопливый, задиристый щенок, к чему такие эксцессы в его-то года?

Надо ему пересидеть где-нибудь на бережку под кустиком или в овражке. Да поспать, если сумеет. Вот он и пересиживает.

Но не сойти мне с этого места, что-то я напутал. Или в собаке напутал, или в своих мыслях. Все-таки почему это он опять вернулся?

Наверное, в вас есть что-то общее. Родственное. Маркел, правда, может быть, и не умеет глубокомысленно рассуждать да прикидывать, что на что влияет. Но ему тоже мешает шум текущей воды. И между вами есть солидная разница, вот тут-то и вся загвоздка.

7

Распадок лежал километрах в десяти к югу, почти на половине пути между Березовой и речкой Унюнюваям.

Я осторожно опустился на валун. Мне еще показалось, что он чуть шевельнулся. Но это не страшно, подумал я. Всегда можно успеть отпрыгнуть в сторону. Правда, склон оврага крут и обрывист и удержаться на нем стоя или даже сидя было бы невозможно.

Вулканическая бомба была почти правильной круглой формы, примерно с метр в диаметре, а ее поверхность во многих местах сколота и выщерблена. В сколе видны слои, будто бомбу скатали из разных по цвету лоскутов сырого теста. Кромки сломов осыпались под рукой. Очень старая бомба, сколько-то там тысяч лет.

Я сел на нагретую поверхность и свесил ноги. Внизу, в разрывах зеленой крыши, поблескивал ручей и слышался слабый звон воды. Я подготовил альбом и начал делать наброски ручья, который уходил из-под крыши в расщелину, а потом закатывался в отлив. Из сумрака распадка был виден кусочек пляжа с двумя валунами, море и небо. Все это было залито ярким полуденным солнцем. Если смотреть из расщелины — снизу на выход, то это будет напоминать вид из железнодорожного тоннеля.

Что-то у меня сегодня ничего не получается. Уже испорчены три наброска.