Третий. Текущая вода

— Здравствуй, Маркел, — сказал я.

Пес не шевелился.

— Ты почему сегодня один?

Маркел слегка повернул голову, будто прислушиваясь к звукам позади себя.

— А… так ты не один.

Пес слушал с мрачным достоинством. Он уважал меня, хотя никогда не подходил ко мне на расстояние, опасное для него. Но он не боялся меня. Каким-то образом он чувствовал, что я его не трону, и был в этом прав. Я знал, что, закричи я на него, взмахни сейчас рукой, он прянет в сторону, глухо рыкнет и исчезнет, и я его больше не увижу. Но у нас с ним установились отношения доверия, и я думал, что он способен как-нибудь по-собачьи оценить мое к нему внимание и платить тем же; и, наверное, тоже был в этом прав.

Он привык к злобе и непостоянству людей, а теперь ему просто хотелось дружеской терпимости.

Он приходил ко мне не в первый раз, ложился на лапы, замирал, слушал музыку и наблюдал за мной. Наверное, он классифицировал меня со своей точки зрения коренника в упряжке: прикидывал, сколько я вешу, смогу ли вовремя остановить нарту, чтобы покормить упряжку, управлюсь ли, если псы рванут под уклон за убегающим зайцем.

— Прекрати, Маркел, — говорил я ему тогда, — старый остолоп, облезлая кацавейка. Прекрати, ты действуешь мне на нервы.

И Маркел прекращал. О чем он думал дальше, не берусь судить. Но о чем-то неторопливом, старческом, спокойном — это уж точно.

Иногда мы пили с ним чай. Вернее, чай пил я, а он довольствовался сахаром. Я бросал ему кусочек рафинада, но он не торопился: поворачивал его лапой, брезгливо обнюхивал, будто видел впервые, и только потом съедал. Я закуривал, а он укладывался поудобнее и опять начинал наблюдать за мной, и думать обо мне разные нехорошие вещи, и делать свои собачьи выводы.

Сейчас он лежал, огромный, со свалявшейся шерстью, а его массивные изуродованные лапы, которые за много лет протащили сотни тонн груза на тысячи километров, изредка подергивались.

Маркел ждал своего тезку и хозяина. И тот пришел.

— Здорово, Валентин, — сказал Маркел Атувье и сел на бревно.

Винтовку поставил рядом. Маркел таскал ее всегда: и когда была охота, и когда ее не было. Разрешение на «мелкашку» у хозяина давно кончилось, но он умел ее прятать вовремя от нежданных «начальников» и еще ни разу не попался с нею.

Это оружие было — ветеран, однозарядная малокалиберная винтовка выпуска 1952 года. Приклад менялся уже не один раз, а тот, который был сейчас, тоже выглядел изношенным.

Маркел отлично стрелял из нее, как и все коряки, и я даже один раз видел, как он это делал. С одного выстрела снял ястреба, который летел на высоте метров шестьдесят. По-моему, такой выстрел означал больше, чем просто умение стрелять, которым отличались все коряки.

Ястреба он убил только потому, что хотел проверить на бой новые патроны. Патроны были отличные.

— Как дела, Маркел?

Маркел неторопливо достал из кармана солдатской гимнастерки пачку «Памира», вынул сигарету и вставил ее в самодельный мундштук. Маркел выстругал его из ольхи, а дырочку прожег раскаленным гвоздем. Ему нужен был мундштук, потому что он курил сигарету дотла. После этого всегда вычищал ее веточкой или травинкой и убирал в карман.

— Как сажа бела, — ответил он и ухмыльнулся.

Даже при свете костра были видны его почерневшие, сгнившие зубы, желтые белки глаз и мешки под глазами.

— Ты чего не включаешь радио?

— Совсем забыл, — сказал я. — Я ведь уже хотел ложиться; ты сегодня немного припозднился, и я тебя не ждал.

Я знал за Маркелом маленькую слабость: ему доставляло удовольствие включать приемник, вертеть ручку настройки, переключать барабан и нажимать кнопку подсветки шкалы. Поэтому я сразу отдал приемник Маркелу, а тот осторожно взял его, установил на коленях и занялся им в свое удовольствие.

Пес тотчас лег на лапы и замер.

Я подбросил в костер сушняка и повесил над костром чайник. Маркела нужно было обязательно угощать чаем, иначе он мог обидеться. Хотя эту обиду он не показывал, тем не менее нужно было ее чувствовать. Я сходил в «нутро» и вынес кружки, сахар и заварку в стеклянной банке.

Маркел поймал какую-то музыку — песню на испанском языке. Наверное, это была филиппинская станция. А может, японская, потому что для Филиппин уж слишком хорошая слышимость. Оба Маркела погрустили под эту незнакомую мелодию…

Когда она кончилась, Маркел-человек стал вертеть ручку настройки дальше, потом пощелкал переключателем диапазонов и, наконец, наткнулся на «Маяк». Чуть добавил громкости и поставил транзистор рядом с собой. Передача последних новостей уже заканчивалась, потом диктор объявил концерт оркестра под управлением Рэя Конниффа. Оба Маркела слушали внимательно.

Я не мешал им, а когда чайник вскипел, разлил кипяток по кружкам и долил заваркой. Я подал коряку кружку, и тот бережно принял ее и кивнул.

— Сахар клади сам, — сказал я.

Маркел взял несколько кусочков сахара, положил в кружку и принялся размешивать веточкой. Наверное, дома он пил чай вприкуску, потому что сахару ему всегда не хватало. У меня он мог позволить себе пить чай послаще, и я знал, как он это делает.