Третий. Текущая вода

Амбарщик чихать хотел на его угрозы с самого высокого салинга в бассейне; ему судьба отпустит немало хороших и добрых минут, а бояться таких сопляков, как Лейтенант, — себе дороже. Если оглядываться на каждого подозрительного человека, то дело с места не стронется. Амбарщик проводил холодным взглядом отходящий катер, потрогал задний карман брюк и успокоился. Нет, чего, в самом деле, бояться? Амбарщик ни на какое теплое море не переведется и с судна этого, так хорошо ему знакомого и родного, не спишется, в отпуск тоже не уйдет.

Амбарщик приблизился к зеркалу и долгим взглядом посмотрел на свое отражение. На следующий день он списался с судна и ушел в отпуск. И надо же так случиться! — встретил Кэпа, который сообщил ему, что уходит завтра в длинный рейс вдоль линии Берега. Вопрос был решен…

…Студент проводил взглядом бойко пофыркивающую шлюпку, на буксире которой тащился сколоченный на месте плотик, где шалашиком была свалена только что выловленная рыба; вздохнул. В ушах его звучал негромкий впечатляющий голос Амбарщика, приказавшего ему, Студенту, никуда не отлучаться, а ждать его возвращения, помешивая палочкой уху в ведре и наблюдая за тем, чтобы на горизонте не появилось ни одной подозрительной личности, которая может про себя таить мерзкие мысли и стараться стащить оставленный на берегу капроновый невод или просто позариться на рыбное место.

Студент был сражен той переменой, которая произошла в людях, вроде неплохо уже Студенту знакомых, когда они работали. Он любовался точными движениями их рук, скупыми одновременно и красивыми. Настрой для высокой производительности труда создавало обилие красного золота. Лица приобрели выражение величественной торжественности, забыты были посторонние эмоции, мешающие работе; ни лишнего движения, ни суеты, ни торопливости, ни пустого слова.

…Студент восхитился и онемел; эти люди предстали перед ним кузнецами собственного блага, кузнецами могучими и неутомимыми.

Рыба мало-помалу пошла в речку широким потоком. Ее стало так много, что она не успевала проходить в горловину устья, выскакивала на берег, чтобы, разогнавшись, как торпеда, застрять в ячее сетки.

Спустя час перегруженная шлюпка вышла из култука в туман, волоча за собою плотик к неподвижно застывшему в миле от берега судну. Трое товарищей неусыпно следили друг за другом, чтобы иметь возможность предусмотреть каждое неосторожное движение сидящего напротив. От любого неосторожного движения сидящего напротив края шлюпки могли наклониться, и за борт скользнут несколько десятков рыбин, что было равносильно тому, по подсчетам Амбарщика, как если бы взять да выбросить в воду несколько десятков купюр, которые во сто крат ценней, в общем-то, поганой рыбы.

Тарахтел мотор, плыли рваные клочья тумана, а трое пассажиров в странном экипаже, качающемся на необозримой поверхности водного пространства, занимающего более половины планеты по имени Земля, завели неторопливый разговор.

— Я ловлю рыбу не затем, что мне нужны деньги, — искренне признался Лева. — Мне не нужны ваши пятаки, пропади они пропадом. Да подавитесь вы своими башлями, кусками, сотнягами, четвертаками, червонцами и трояками. Все это мне ни к чему. Но мне перехватывает горло, когда я подумаю, что рыба эта достанется кому-нибудь другому. Не могу не доставить себе удовольствие посмотреть на перекошенную рожу какого-нибудь чувака, который метнет сеть, а в ней не будет даже захудалого гольчишки. Ему даже на уху не достанется, вы чуете?

Лева захохотал, откинувшись на спинку, и потер руки.

Несколько рыбин скользнуло за борт, и на лице Амбарщика появилось такое родное и знакомое до дрожи в коленках выражение брезгливого любопытства. Лева смешался.

Амбарщик же думал о том, сколько ходок за рыбой нужно сделать, чтобы, реализованная по спекулятивным ценам, рыба могла окупить затраты сил и времени. Получалось, что для полнокровного удовлетворения всех потребностей экипажа необходимо сделать не менее десяти рейсов.

Лева попытался понять, почему только одно упоминание имени Третьего сразу же лишает жизнь смысла и очарования, а то прекрасное, к чему всеми силами стремится душа, сразу перестает быть прекрасным. Но не может быть, чтобы Чиф не успел ничего придумать, прикинул он. Хотя что-то не давало ему покоя, какая-то подспудно зреющая мысль, что Чиф не сможет выполнить той миссии, которую возложил на него он, Лева.

…Когда теплоход полным ходом шел к этим местам, до которых было часов семь, Чиф вызвал Леву к себе и пригласил сесть. Старательно пряча взгляд в глубине неосвещенного угла каюты, Чиф сказал:

— Неплохо придумано. Но кто за это возьмется?

Оттого, что взгляд Чифа затерялся в углу, Лева смутился, чего с ним отроду не бывало, и спрятал свой под диванчиком, на котором сидел Чиф и под которым скопилось много пыли и чернела еще более густая тьма, чем в Чифовом углу.

— М-м-м-м-м-м-м… Я уверен в том, что все сделается само, — сказал Лева, наивно полагая, что все сделается само, но тотчас понял, насколько неубедительно и пошло все это звучит.