Третий. Текущая вода

Э, нет! Если начать думать, что все кончено, то мне не добраться до людей, а это есть недоведенное до конца дело. Попытайся еще раз себя обмануть, такой обман идет на пользу, во благо. Так ли много осталось? И так ли сильно ты сдал? Нет, конечно. Но слишком уж одиноко? Ничего.

Вскочил на свой костыль даже не оперевшись о камень. Я ожидал рвущей боли, опрокидывающей в беспамятство. Оказалось — ничего, стерпеть можно. Так, шаг, другой. Посчитай для начала, а потом брось, а то втянешься, начнешь считать и считать, чего хорошего?

Впереди еще один пляж до еще одного мыса, где вверху, в камнях, нависших, как хмурые брови, есть профиль, похожий на профиль не то какого-то государственного деятеля, не то киноартиста, а виден он с одной только точки — снизу. Есть впереди еще пара ручейков, в которых нужно будет не забыть напиться.

Опять потерял сознание. Впереди меня ждали километры, казавшиеся непреодолимыми.

Я открывал и закрывал глаза, подернувшиеся смертной пеленой, затуманивающей для меня весь мой кусочек мира млечной дымкой.

Дойду, тут и спору быть не может.

Замедлило свой неустанный бег мое здоровое сердце. Я подышу своими хриплыми легкими, дам тебе достаточно кислороду. Вы, мой оловянный желудок и железный пищевод, примите в себя несколько крошек сухарей и пятнадцать глотков ледяной родниковой воды. Ты, сердце, не дури, тебе еще не все из самого неприятного пришлось испытать, так что восстановите ритм биений своих, истончившиеся желудочки, расправьтесь, альвеолы, перестаньте дрожать, мышцы, нам нужно дойти.

А пока я прислонюсь спиной к этому нагретому солнцем валуну и еще раз полюбуюсь прекрасным возлюбленным белым светом, вдохну приятный запах гниющих водорослей, йодистый запах моря, полюбуюсь кромкой белой пены на верхушке накатившей на берег с шипением волны, которая останавливается у самой моей искалеченной ноги.

Сердце послушалось, забилось сильно, хотя и не чисто — устало ведь! Клиц-клац, клиц-клац… Эй вы, мышцы, пальцы, шея, глаза и кости, держитесь!

Я посмотрел в небо, такое одиноко-холодное и равнодушное, посмотрел на море у ног, на скалу, нависшую надо мной, — берите меня, друзья, в компаньоны. Вы знаете, что я родился, раз живу и хожу тут по вас, над вами и под вами. Вы меня видели, вы меня знаете, навредил я пока вам немного. Поддержите меня, товарищи! Мое исчезновение поразит моих близких в самое сердце, оно лишит их части жизненной стойкости. Всем моим друзьям, будь то мужчины или женщины, придется скверно. Дело не в том, что одним больше, одним меньше, и что каждый день уходит множество людей в небытие, а одним больше, — одним меньше эту арифметику никак не изменит. Я научусь жить так, чтобы ни одно мгновение моей новой жизни, выцарапанное на этой пустой, как эхо, и марафонской дистанции, не стало холостым, я научусь жить так, чтобы душевные силы мои, избыток которых в себе ощущаю, тратить ежедневно, не экономя.

Я хочу жить. Впереди у меня только восемь километров.

…Его нашли на следующей неделе после того, как он умер.

Случайностью было, что его вообще нашли: когда миновали все крайние сроки его возвращения, на моторной лодке к тем местам, где он обычно проводил отпуск, отправилась поисковая группа. Место, где он ловил рыбу, тоже прощупали и наткнулись на сломанное удилище, а уж потом, в самодельной палатке, накрытой травой, нашли и то, что звалось Огольцовым.

Он лежал головой вовнутрь шалаша, наружу торчал только болотный сапог с подошвой, будто сорванной рашпилем до самой ступни. Тело тронули лисы и соболя, и оно уже начало разлагаться на химические элементы, из которых состоит любой живой организм. Видишь ли, Афанасий, я хотел бы думать, что он кричал и звал на помощь, высунувшись из своего шалаша, когда совсем недалеко от него прошло рыбачье судно, он бросил в костер второй, перерезанный сапог, чтобы черный дым привлек идущее в пяти милях от берега торговое судно, я хотел думать, что он до слез в глазах всматривался в прибрежную полосу, за мыс, откуда должны были появиться люди. Ничего такого он не делал. А хотелось верить в то, что он хотел жить, но вера эта была неоправданной.

Он лежал в своей палатке, изредка пошевеливаясь, чтобы съесть что-нибудь или расстегнуть ширинку, чтобы лежа помочиться. Сначала он несколько дней подряд лежал и слушал, как расширяется внутри его боль. Он считал, сколько сможет протянуть в таком состоянии. Итог размышлений и подсчетов его не утешал, надежды у него не было, а через несколько дней не осталось и иллюзий.

Для того чтобы его похоронить, нужны были формальности, экспертиза, разрешение на похороны. Наш следователь, который прибыл на место на второй день, составил акт о смерти, предварительно ознакомившись с обстоятельствами гибели, а представителей власти так и не дождались: слишком далеким и нелегким был путь сюда. Разрешение на похороны было дано по радио.