Треугольный человек

К тридцати годам Гюго — первый писатель в мире, властитель дум. Моруа отмечает: «В ту пору, когда Байрона уже несколько лет не было в живых, когда Гёте и Вальтер Скотт были на пороге смерти, а Шатобриан и Ламартин умолкли, Гюго с появлением его „Эрнани“, „Собора Парижской богоматери“ и „Осенних листьев“, бесспорно, был первым писателем во всем мире…» Естественно, к этому времени достигает максимума и звездный синдром «идеал — я»: эгоцентризм, самовосхваление, пренебрежительное, высокомерное отношение к литераторам. Реакция не замедлила сказаться: друзья отошли от него, критика ведет злобную травлю. В гордом одиночестве обороняет Гюго вершину покоренного им литературного Олимпа. Современники отмечали, что в этот период жизни он замкнут, интровертирован.

Но к сорока годам одной литературной популярности Гюго уже мало. Иной мотив овладевает душой. Ведь великий литературный предшественник Шатобриан, идеал, к которому он стремился («Быть Шатобрианом или ничем!» — записано в дневнике юного Виктора), стал пэром Франции, выдающимся государственным деятелем, послом и министром. Уж коли какая-либо мысль засядет в голове Гюго, все сосредоточивается на ней, все в нем приводит она в движение — примерно в таких словах отзывался о редкостной целеустремленности Виктора Гюго Сент-Бёв. На приступ Французской академии он ходил пять раз с 1839 по 1841 год, пока не добился успеха, а в 1845 году стал и пэром Франции.

Все вершины покорены. Какой новый смыслообразующий мотив займет место в жизни сорокатрехлетнего Гюго? В нем исподволь накапливается горечь разгульной жизни, почти оставленного в забвении литературного труда. На совесть ложатся своей обратной стороной слава и богатство. Он начинает испытывать тягу к опасности и к очистительному искуплению. Величайший в истории литературы роман «Отверженные» создается им в эти годы. Моруа пишет: «Человек достиг „видного положения“, и вот ловко сконструированная социальная машина захватила его своими шестернями, протаскивает от вала к валу прокатного стана и все больше расплющивает его совесть, перебрасывая с празднества на празднество, с одного званого обеда на другой. Двадцать душ возле него, женщины, дети, подопечные, которым он должен помочь жить в обществе, таком, каково оно есть. Для того, чтобы вырваться из потока этой жизни, нужна была или твердая решимость, или революция. Создавая „Отверженных“, Виктор Гюго думал и о том и о другом. Чувствуя себя виновным, он стремился искупить вину хотя бы ценою жестокого изгнания. Он хотел пострадать и хотел возвеличиться, самобичевание сочеталось с честолюбием».

В 1848 году, после восемнадцатилетнего правления Луи Филиппа, Париж вновь охвачен народным волнением. Гюго принимает в событиях самое активное участие, всецело поглощен ими. Участие в революции — дело опасное, удел сильномотивированных людей. Во Франции провозглашена республика. Гюго выбирают депутатом в парламент. Его политическая позиция — демократия без анархии и кровопролития, демократия в рамках закона и порядка. Среди буржуазии, совершившей государственный переворот, аристократ Гюго популярностью не пользуется. Он находится вне партий, ведет борьбу, отстаивая свой идеал общества, в одиночестве. Тем временем все большую власть постепенно прибирает к рукам президент республики принц Луи-Наполеон Бонапарт, будущий император Наполеон III. Гюго противится — основная оппозиционная направленность его выступлений сосредоточивается на Бонапарте. И когда в 1851 году абсолютная власть переходит к Луи-Наполеону, писатель-политик эмигрирует в Бельгию, продолжая оттуда вести антиимперскую кампанию.

Изгнание Гюго воспринял как великую миссию, очищающую и возвеличивающую его душу. Он входит в роль Великого Изгнанника, подвижника идеи.

В 1852–1853 годах вся семья, распродав имущество, постепенно собирается на английской территории острова Джерси (в Бельгии «рука» Парижа оказалась сильна), в вилле на берегу моря, и, сплоченная в несчастии, получает меткое название «святое семейство».

Вживаясь в роль пророка, Гюго неистово обличает власть Наполеона III, используя в литературных сочинениях агрессивные гиперболы в диапазоне от сатиры до крайних эпитетов негодования и проклятий. Желчью и гневом пропитана каждая строка, выходящая из-под его пера. Это не была отстраненная от образа его жизни литература, как ранее в период романтизма. Очевидцы свидетельствуют о резком изменении облика писателя. Он производит впечатление человека мрачного, полного грозной силы, выключенного из здесь-и-сейчас пространства и времени, устремленного во Францию, в ее будущее.