Тревожная осень

Наверное, этот поток воды так же падал в запруду две тысячи лет назад. А люди так же сидели на берегу, слушали шум воды и думали о своих проблемах, которые могли быть даже более серьезными, чем его переживания. Через две тысячи лет кто-нибудь тоже будет здесь сидеть, слушать музыку падающих струй и мучиться – по каким-то своим причинам, которые люди ХХ века, вероятно, даже не поняли бы.

«Интересно, – подумал Андрей Семенович, – а кому лучше: мне, который знает свой диагноз и которому послезавтра предстоит операция, или моему далекому предку, сидевшему здесь две тысячи лет назад? Допустим, у него были те же проблемы с простатой, что и у меня. Естественно, он не знал, что ждет его в недалеком будущем, – Жизнева с биопсией тогда еще не было.

Тьфу, – сказал он себе с негодованием. – Опять страдания молодого Вертера, мудила. Какие тут могут быть еще сомнения. Безусловно, мне лучше. Ведь у тогдашнего моего ровесника не было никаких шансов спастись, и впереди у него были только жуткие мучения. А сейчас людей с твоим диагнозом, судя по всему, излечивают. И вообще, знание – лучше, чем незнание».

Последние слова он прокричал вслух, и, похоже, не так уж и тихо, потому что проходившая рядом пожилая немка посмотрела на него как на сумасшедшего.

Окончательно Дымова привел в чувство звонок мобильника. Приложив трубку к уху, он услышал голос старшей сестры, звонившей из Нью-Йорка.

– Валечка, милая, как здорово, что ты меня нашла. Спасибо тебе огромное! Ты не представляешь, как мне приятно тебя слышать, и именно сегодня.

Он воспринял звонок сестры как хорошую примету.

– У тебя что-то случилось? – встревожилась Валя.

– Да нет, сестренка, я просто рад тебя слышать, и все.

– Ты смотри, – и Валя начала читать ему нотацию, текст которой он помнил наизусть ровно столько, сколько самого себя: – Я – твоя старшая сестра и должна знать все. Ты можешь полагаться на меня на сто процентов. Ты же знаешь, я всегда приду на помощь.

«Дорогая моя, – подумал Андрей Семенович, – в той войне, которая мне предстоит послезавтра, есть только один человек, на которого я могу положиться. Это герр Майер. И, естественно, его команда, их мастерство, опыт и самообладание. Они на ринге, вместе с болезнью. А все остальные, как бы хорошо они ко мне ни относились, – лишь болельщики в зале. Хотя не совсем. На моей стороне, прежде всего, я сам – со своим спокойствием и генами, подаренными родителями, той силой, которую они влили, дав мне жизнь. Так что на моей стороне – целая команда, а в противоположном углу ринга – одна болезнь, она в меньшинстве. Давай, – жестко скомандовал он себе, – сопли вытри. У тебя еще два дела на сегодня – поужинать и собраться. Хотя стой, – вспомнил он, – дела-то три, а не два. Нужно же еще с Жизневым переговорить, и разговор-то такой малоприятный».

Перед отъездом Дымов договорился с Жизневым об оплате его труда. К взаимному удовольствию, они решили, что за каждый день сопровождения доктор будет получать вполне разумную сумму. Предоплату за пять дней Андрей Семенович отдал сразу. Но пятый день уже завтра, послезавтра – операция, и, если что-то пойдет не так (тьфу-тьфу-тьфу!), у семьи перед Жизневым появится долг. Дымов не хотел нагружать жену такими проблемами и решил поговорить с Жизневым немедленно. Но как и когда?

«Ужин не надо портить разговорами такого рода, – решил Андрей Семенович. – Поговорим потом».

Андрей Семенович уже хотел уйти, но что-то заставило его приблизиться к ручью. Сев на корточки и опустив в хрустальную воду ладони, он ощутил, как поток вымывает что-то мутное из его тела, забыл о времени и зачарованно глядел на водную гладь, пока холод, сковав пальцы, не вывел его из оцепенения.

Торопливо вскочив – еще не хватало простудиться накануне операции, – Дымов взглянул на часы: прошло всего десять минут, но они показались вечностью. Он торопливо пошел в сторону ресторана, где его ждали сто пятьдесят граммов граппы. С души будто смылось что-то поганенькое, ноги пружинисто шагали по земле, а руки двигались в такт движению. Одним словом, наступило благоденствие. Его университетский преподаватель по философии сказал бы, что это «идеализм чистейшей воды».

Ужин, как всегда, был великолепен. Волшебник Жизнев, наверное сам того не зная, минут за десять «нареланил» своего пациента. Поэтому, как не удивительно, за столом Андрей Семенович забыл о предстоящей операции. Лишь пройдя с половину пути от ресторана до гостиницы, он понял, что откладывать разговор нельзя, и решительно прервал Жизнева, который что-то ему рассказывал:

– Послушайте, Александр Владимирович, с послезавтрашнего дня у меня начинает образовываться долг перед вами. Как бы его хотя бы частично погасить?

Доктор ответил в тон Дымову:

– Вы мне ничего не должны: еще в Петербурге рассчитались. Так что теперь все разговоры на эту тему – перед отъездом из Германии, а то и дома.