Тревожный месяц вересень

О черт! Я ничего не понимал: сидел рядом с Варварой, но думал не о ней. И так вот, раздваиваясь, терял последние остатки решительности, с какой явился сюда. Варвара пеленала меня взглядом, опутывала, лишала воли.

— Варвара! — сказал я нарочито резко и грубо. — Сядь! Не стой перед глазами.

Она тут же села. Неназойливая обволакивающая властность удивительно сочеталась в ней с готовностью повиноваться.

— Ты была с Горелым?

— Вот оно что… Дурачок, разве это важно?

— Важно! Я из-за этого пришел.

— Ах, так!.. — она сжала губы, задумалась. — Ну да, я виноватая. Красные командиры за Днепр ушли, а я тут осталась виноватая. Война мой век коротит, а я виноватая. Если и встретишь мужика, то в полицайской фуражке, и ты же виноватая!

— Да что я, прокурором пришел? — не выдержал я.

— А кто ж ты?

— Горелый бродит где-то здесь, — сказал я. — Он повесил Штебленка.

— Тебя он не повесит, чего волнуешься?

— Откуда ты знаешь, что не повесит?

— Знаю. Да, я была с Горелым! — Она говорила, подавшись ко мне через стол, и грудь тяжело легла на скатерть, крепдешин слился с полотном, а вырез открылся. — Он тебя не тронет, если будешь делать, как я говорю. Горелый сейчас не полезет на рожон, не то время! А придет зима, он вовсе уйдет.

Она разбиралась… Зимой, когда следы выдают и зверя, и человека, Горелый не станет бродить возле села.

— До снега сколько он еще может натворить! — сказал я. — Ведь гад! Фашист, бандера!

— Тебе двадцать лет, Ваня. Побереги себя. Тебя еще девки знаешь как любить будут!

— Что ты в нем нашла? — перебил я ее.

— А чего я должна находить? — сказала она снисходительно, как будто разговаривала с несмышленышем-почемучкой. — Нечего мне находить. Мужик он! Живой, не инвалид. Жениться хотел. Много ли таких в войну? Может, в нем чего и не так… Только когда один подходящий мужик на район, выбирать из чего?

— Ты виделась с ним после того, как ушли немцы?

— Вот еще! Дурочка я тебе отвечать на такие провокации.

— Не ты ли его подкармливаешь, Горелого? Рубашечки отстирываешь?

— Я?.. — Она рассмеялась. — Чтоб я на них стирала? Плохо ты меня знаешь.

— Честно говоришь?

— Вот те крест!

— Может он прийти к тебе в село?

— Почем я знаю?

— А если позовешь? Небось знаешь, кому шепнуть.

— А он сам не позовется. Он же с собой увел Нинку Семеренкову. Не меня, а Нинку! У него к ней, видать, серьез, а ко мне — так.

Да, я был слишком самоуверен, когда надевал новый френч с медалями и воображал себя хитрым и ловким эксплуататором женской наивности. Варвара ясно показывала, что наши с ней отношения ни к чему не обязывают ее. Может, вообще нельзя определить, когда разговариваешь с женщиной: лжет она или говорит правду? Умом я понимал, что Варвара кокетничает и притворяется. Но сердце было не в ладах с умом и принимало все слова за чистую истину. Вот и разберись…

— Откуда тебе известно про Семеренкову? — спросил я.

— Ну, на этот счет мы, бабы, знаем, что нужно. И чего вы это, Иван Николаевич, — она снова перешла на это игривое «вы», — допрашиваете? Вечер такой приятный! Или вы меня заарестуйте за Горелого, или не допрашивайте!

Теперь она была так близко, что я ощущал теплоту ее дыхания на щеке. От нее туалетным мылом пахло, хотя какое могло быть туалетное мыло в Глухарах, в одна тысяча девятьсот сорок четвертом?

— Не буду я тебя арестовывать! — сказал я.

Ее зрачки были против моих. Казалось, я со страшной скоростью несусь ей навстречу и мы вот-вот столкнемся, разлетимся вдребезги.

— Послушай! — взмолился я. — Ведь он тебя, наверно, любил. Он снова захочет увидеть тебя… Ты можешь помочь мне! Вызови его в село, а?

— Нет, — сказала она и отодвинулась. — Я простая баба, Иван Николаевич. Я такого не понимаю. Я тебя и себя жизни лишать не хочу. Не для того люди рождаются, чтоб сами себя губили. Так не годится.

— А что годится?

— Я скажу что. — Она накрыла мою ладонь своею. Рука у нее была горячая, как химпакет. — Переезжай ко мне. Ну, в прыймы, уж как хочешь. Тебе хорошо будет. Войну перезимуем. Заботиться буду. Ты ж раненый, тебе хорошая баба нужна. Ласковая, умелая. Я верная тебе буду. Честно! Разве бабы от доброй жизни гуляют? Я тебя беречь буду. Тебе такая, как я, нужна, поверь, с пониманием. Ну, годочка на три старшая, так то ж не беда. Все, пока молодые, молодые по-разному, а к старости все сравняются, придет час! — Она примолкла, как будто давая мне возможность подумать. — А не захочешь потом, надоест держать не буду. Тебе учиться надо, я ж понимаю, голова у тебя толковая. Ты здесь на временной побывке. А мне — хоть немного человечьей жизни. Хоть чуть-чуть. Чтоб было что вспомнить…

— А Горелый? — спросил я.

— Что — Горелый? Я ж тебя не спрашиваю про твою биографию.

— Как ему понравится?

— Пусть бы сунулся! — сказала Варвара грозно. — А то взяли бы и уехали. Нет, со мной бы ты не пропал и до мирной жизни дожил. Ты и так своей кровушки отдал досыта. О себе надо думать. Я хоть не такая грамотная, как ты, а все же ум у меня расторопнее. Я дело говорю, Ваня… Иван Николаевич!