Трезвый взгляд на антистарение

Помимо привлекательности старения как интеллектуальной задачи, основным двигателем движения против старения является животный страх смерти. В Библии можно найти довольно сжатое описание ситуации, которая, естественно, нас совершенно не устраивает: “потому что участь сынов человеческих и участь животных – участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что все – суета! Все идёт в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах”. (Екклесиаст 3:20 – Еккл 3:20: Синодальный перевод). С разной степенью литературного изящества и философской глубины подобные мысли высказывались множеством других людей, от Гильгамеша до любого прохожего, достигшего определённого возраста. К сожалению, проблема долголетия усугубляется тем, что, независимо от настоящей или будущей длительности нашей жизни, её никогда не будет достаточно.

Очевидно, что минимальная продолжительность нашего существования имеет решающее значение, потому что людям необходимо время для того чтобы физически и интеллектуально созреть, обрести необходимые знания, создать и поддерживать цивилизацию и культуру, другими словами, чтобы стать полноценными людьми. Для всех этих целей, средняя продолжительность жизни в пределах 50 лет, как это было до второй половины 20 века, кажется достаточной. Главной причиной нашего негодования является не продолжительность нашей жизни как таковой, а скорее сама Смерть, потому что она кажется слишком демократичной на наш вкус, и мы стремимся обрести исключительный статус. Следует, однако, отметить, что мы совершенно одиноки в нашей убежденности в праве на вечную жизнь, которую дает нам наша так называемая уникальность. Помимо миллиардов тех, кто понятия не имеет о нашем существовании, даже те немногие, кто знает нас, скорее всего сочтут наши амбиции смехотворными.

Для нерелигиозных умов, переход от полнокровной жизни к абсолютному ничто действительно трудно переварить: “Мысль о том, чтобы быть ничем после смерти, является бременем, непереносимым для добродетельного человека” (J. Dryden). Благоговение, которoe человек испытывает к самому себе, как к творению, которое стоит выше всех остальных благодаря своим уникальным (?) интеллектуальным и духовным способностям (душе), пронизывает литературное наследие нашей культуры. Многим выдающимся умам представляется совершенно непостижимым, что душа должна погибнуть. Скорее, чудо его существования само по себе является неопровержимым доказательством того, что этого не должно и не может быть.

Если смерть полностью уничтожает человеческую личность, Вселенная чудовищно иррациональна. Подумайте об этом, каждое поколение незавершено, полные надежд люди просто стираются с лица земли, чтобы никогда больше не существовать, точно так же, как ребенок стирает незавершенные проблемы со своей доски, а новое поколение незавершенных полных надежд людей создается только для того, чтобы быть снова уничтоженным. Возможно ли такое? Возможно ли, чтобы ничто и нигде не завершалось? Конечно, такая теория кощунственна. Он низводит Бога до слабоумного артиста, который занимает себя проектами, не имеющими смысла, который рисует картины, в которых прекрасные формы едва намечены, только для того, чтобы их стереть и начать все сначала. … Была ли когда-нибудь настолько полная reductio ad absurdum? Мольба человека о загробной жизни исходит из самого благородного в его душе. Преподобный Ф.Г. Рипли, 1962.

Возможно, эта логика исходит из нашего повседневного опыта. По сравнению с сыном бедного крестьянина, человек, рожденный в богатой и аристократической семье, может резонно рассчитывать на значительно лучшие образ жизни и перспективы продвижения по службе. По сравнению с двоечниками в классе лучший ученик может с достаточным основанием надеяться на лучшую траекторию для своей карьеры. Как самоназначенные отличники из нашего класса живых существ, мы справедливо и вполне логично ожидаем вознаграждения и мы действительно получаем много привилегий, в том числе принципиально другой образ существования, который для некоторых насыщен печалью.