Три Анны

– Да, – невпопад пробормотала она в ответ на слова приветствия и, забившись на телегу, до самого вокзала не проронила ни слова, обдумывая то, что узнала про своего хозяина в кабинете товарища Машкина.

Вагон, куда устремился Демьян Кумачёв, стоял в глубине на запасных путях и носил на себе гордую надпись «Агитпроп».

Это нескладное слово родилось недавно на волне развернувшейся после революции борьбы со старым миром. Россия, под ударами сабель красноармейских конников сменившая имя, данное ей предками, на РСФСР, неохотно расставалась со старыми обычаями, часто оказывая большевистской власти отчаянное сопротивление. Народные бунты жестоко подавлялись расстрелами и арестами, а по городам и сёлам засновали бригады пропагандистов, агитирующих за новые порядки.

Вытеснив балаганных петрушек, упразднённых советами, бригады пользовались популярностью. Заслышав, что к ним приехала бригада агитпропа, жители радостно бежали на представление, зная, что их ждёт очередное развлечение. Чаще всего агитпроповцы любили показывать спектакли про попов, читать лирические стихи о прекрасном будущем или бьющие наотмашь строки о солдатах революции, погибших от руки белобандитов. Иной раз пропагандисты показывали пример комсомольских свадеб или похорон.

В их Дроновке агитаторы организовали звездины. Это случилось тогда, когда Фимка – портнихина дочка, родила сына.

– Не желаю следовать поповским обычаям, – заявила она оторопевшим соседкам. – Религия – опиум для народа. Вместо старорежимных крестин, буду сына звездить!

Но поскольку, как это сделать, Фимка самостоятельно придумать не могла, на помощь молодой матери из соседнего села командировали заезжего агитпроповца – бывшего фабричного конторщика товарища Васю.

О том, как проходили звездины Фимкиного мальца, дроновские бабы судачили битый месяц.

Перво-наперво, товарищ Вася велел местным комсомольцам во главе с родителями младенца явиться в помещение кузни. Там он сунул Фимкиному мужику в руки молот, а Фимке дал серп и велел что есть силы колошматить молотом по серпу, уложенному на наковальню.

Грохот стоял на всю деревню: железо гремело, младенец на руках у товарища Васи орал благим матом, а стоящие кругом комсомольцы драли глотки, выпевая: «Мы жертвою пали в борьбе роковой». Озвездили мальца бесовским имечком Жорес. Фимка хвастала, что в честь революционера то ли из Парижу, то ли из неметчины.

Прослышав про этакие безобразия, баба Катя в сердцах плюнула и припечатала:

– Совсем Фимка с глузду съехала. Свою жизнь портить – она хозяйка, но ни за что ни про что безвинное дитя по-свинячьи назвать да без Ангела Хранителя оставить она прав не имеет! Помяни моё слово, Анька, отольются Фимке её выкрутасы, так что белый свет с овчинку покажется.

Анину задумчивость разогнал звучный голос Демьяна Кумачёва:

– Наша бригада состоит из трёх человек: я, моя жена – певица Лидия Петровна Саянова и Костя. Костя у нас заведует плакатами и костюмами, а Лидуша исполняет песни на мои стихи.

Подойдя к двери вагона, Демьян три раза с перерывом постучал в дверь, и она тотчас отворилась, оглушив стоящих железным лязгом давно несмазанного запора.

Аня подняла глаза и с интересом посмотрела на женщину, возникшую в дверном проёме.

Одной рукой певица поднимала над головой лампу, близоруко вглядываясь в лица людей, стоящих внизу. Увидев Нгуги, дама отпрянула назад, но сумела быстро справиться с собой и певуче спросила мужа, отыскав глазами его фигуру:

– Леонид, ты?

Он раздражённо поморщился:

– Я же просил называть меня Демьяном.

– Прости.

Женщина была не красива, но очень привлекательна мягкой восточной грацией, оставленной Руси на память от татарского ига. Живые тёмные глаза под полукружьями бровей смотрели на мир открыто и доброжелательно. Ане было трудно представить, что эта женщина стала бы звездить младенцев, ударяя в наковальню тяжёлым кузнечным молотом.

– Мамуля, мы за тобой, – вклинился Костин голос.

– Теперь вижу, спасибо, господа.

Поэт снова поморщился, и женщина второй раз извинилась:

– Прошу простить, товарищи, привычка.

Она откачнулась в сторону, освобождая путь помощникам.

Желая скорее покончить с перевозкой, Нгуги упруго заскочил в вагон и без лишних слов указал на связанные тюки:

– Это грузить?

– Да, да.

Одна за другой вещи стали перекочёвывать в телегу, проседавшую под их тяжестью.

Желая помочь, Аня с трудом подняла тяжёлый рулон с плакатами и, споткнувшись, упала на одну коленку, чуть не тюкнувшись носом в чёрные мужские ботинки с галошами.

– Больно?

Вблизи своего лица она увидела глаза Кости и покраснела до корней волос.

– Нет.

– Но я же вижу, что больно, – продолжал настаивать он.

«Вот привязался», – подумала про себя Анюта и снова резко повторила: – Нет!

Грузили они втроём. Лидия Петровна лишь мешала, бестолково пытаясь помочь то одному, то другому.

Наконец, когда она в очередной раз уронила в снег полураскрытый ящик, из которого раскатились во все стороны железные колёсики с намотанной плёнкой, Костя насильно посадил её на телегу и ласково приказал:

– Жди здесь, мама, мы сами справимся.