Для начала я сходил в ближайшую деревню, спрятался по всем правилам хорошего охотника, дождался, когда девицы выйдут в поле убирать лён, и тайком высмотрел себе трёх невест. Меньше, чем на три жены, я не рассчитывал. Одну жену в нашем племени имеют совсем глупые мужчины, достойные презрения. Запомнив девушек, я начал готовиться к сватовству: изготовил себе лук и специальные стрелы, тупые на конце. Сплёл из лыковой мочалки юбочку, такую, как ты уже видела, и принялся ждать благоприятного дня. По нашему родовому обряду жених должен усердно натереть жиром своё голое тело так, чтоб, увидев его, девушки замирали от восторга. В тех невест, которые приглянутся, воин пускает стрелу, бьющую без промаха. Ну, а если избранница берёт стрелу себе – то быть скорой свадьбе. Именно так я и поступил. До деревни добежал в одежде, скинул её под кустом, взял в руки лук и сел в засаду. Дождался, когда девушки, навязав лён в снопы, присели отдохнуть, выскочил на поле и давай посылать в них стрелу за стрелой. Что тут началось! Девицы переполошились, мечутся по полю, как ополоумевшие. Которые убегают, которые визжат, а которые оземь без памяти рухнули. Смотрю, издалека мужики бегут. Мне бы охолонуть да пойти на попятную, а я в раж вошёл. Жену хочу. А что до драки, то я и рад стараться кулаками размахивать – пусть невесты полюбуются, каков жених – сильный воин! За такого любая с радостью пойдёт. В общем, – грустно закончил свой рассказ Нгуги, – найти невесту я так и не смог. Мужики меня скрутили да в каталажку отправили. А там суд короткий – два года каторги на поселении, и то потому, что за меня капитан судна господин Грушин с доктором Трумпелем просили. Правда, я не затужил. Каторга так каторга. Везде люди живут. Всё лучше, чем в рабстве.
Отправили меня на поселение в Сибирь. Места там красоты неописуемой, народ суровый, но добрый. Веришь, так полюбил тот край, что, отбыв свои два года, решил навсегда там остаться санитаром при больнице. И остался бы, если б не встретил массу Алексея. Но про это я тебе как-нибудь в другой раз расскажу. – Нгуги белозубо заулыбался и хитро посмотрел на Аню, словно проверяя, какое впечатление произвёл на неё рассказ. Результатом остался доволен: Аня слушала его как зачарованная, недвижимо стиснув руки на драной юбчонке. В её воображении мелькали картины льняного поля с растрёпанными девушками, увидевшими, как прямо на них, стреляя из лука, мчится голый чёрный человек. Тут кто хочешь умом тронется.
Увидев, что Нгуги сияет от удовольствия, девочка решилась спросить:
– Скажи, а за что попал на каторгу Алексей Ильич?
Улыбающиеся губы Нгуги сморщились в гармошку, и черты лица сурово затвердели:
– Этого я тебе сказать не могу. И у него не спрашивай, если беды не хочешь. Как говорят русские старики: «Кто много знает, тот мало живёт».
Обещание звучало зловеще и, украдкой перекрестившись, Аня подумала: «Не зря хозяин воет по ночам, как упырь. Видать каторга ему была дана не напрасно».
По приезде домой Анюте стало не до рассуждений. Пока Нгуги разгружал привезённые продукты, она кинулась топить баню. Завтра после обеда она отпросится у хозяина и побежит проведать бабу Катю. То-то старушка обрадуется, ведь Нгуги велел передать ей связку сушёной рыбы и меру овса, хватит на целую неделю!
– Анька, слышь, Анька! – на всю улицу закричала тётка Матрёна из крайнего дома, видя, как Аня, перепрыгнув через вытаявший грязью ров, выскочила на дорогу.
Аня остановилась. С тёткой Матрёной она не ладила. Именно с её тяжёлой руки пошла гулять по деревне слава про Анютку, как про немую дурочку.
– Анька, пока ты незнамо, где шляешься, твоя баба Катя-то померла!
– Как померла? – одними губами прошептала Аня. Хотя тётка Матрёна не могла расслышать ответных слов, она безошибочно угадала вопрос и заорала с новой силой:
– Знамо как! Как на Руси помирают, так и померла. Смертушкой. С вечера занемогла, на голову жаловалась. А утром мы с хозяином глядим – дым из трубы не идёт, пороша на дворе нетоптана. Мы глядь в оконце, а Катерина на полу лежит. И уже не дышит.
Матрёна утёрла рукой сухие глаза и всхлипнула:
– Последний стакан воды старухе никто не подал. Вот и привечай после этого сирот безродных. Корми их, пои…
Причитания тётки Матрёны хлестали Аню словно пощёчины. Обезумев от горя и не разбирая дороги, она помчала к дому, всей душой надеясь, что злая баба решила посмеяться над ней и соврала.
Но судя по широко распахнутой двери в избу, чтобы выстудить тепло, и по изрытому следами снегу во дворе, соседка сказала правду.
Холодея от благоговейного страха, Аня переступила порог и сразу увидела на обеденном столе длинное вытянувшееся тело, с головой укрытое домотканым рядном из «смертного» сундука.
Вот он стоит в углу, небольшой, красненький. Почти каждый день, указывая на него, баба Катя говорила: