Три Анны

Окончив рассказ, Алексей Ильич помолчал, потянулся к ковшу на столе, отпил пару глотков и сказал своим обычным тоном, каким всегда отдавал ей приказания:

– Ну а теперь перейдём к делу.

«К какому делу? – сжалась на стуле Анна, – какие у меня теперь могут быть с ним дела?»

Уловив её настроение, Алексей Ильич сказал:

– Как ты знаешь после двадцати лет каторги, когда революция освободила заключённых, я вернулся в родные места вместе с Нгуги. Все эти годы я состоял на учёте в комитете партии как старый большевик и жертва царизма. Но, кроме того, я был личным другом товарища Сталина – Кобы. Говорю «был», потому что теперь это не так. Все последние годы я наблюдал, как развивается наша революция, и пришёл к выводу, что все идеалы, за которые мы боролись, ложные, а свобода, которую мы хотели дать народу, один обман. Я написал Кобе от этом и умолял его дать людям самим решать свою судьбу, а не насильственно сгонять в колхозы, разоряя семьи. Но мне пришёл ответ, что я «предатель идеалов коммунизма, примкнувший к контрреволюции». Такие слова, исходящие от Сталина, – приговор. Он никогда не щадит несогласных и расправляется с ними быстро и жестоко. Впрочем, я знал, на что иду. Поэтому вот деньги, – Алексей Ильич открыл стол и вытащил оттуда пухлую пачку денег, крест-накрест перевязанных бечёвкой, – возьми их и уходи. Немедленно. А я останусь. И ещё одно. – По задрожавшим губам Алексея Ильича Аня поняла, что из всего разговора это «одно» окажется самым важным, тем, к чему и вела столь длинная и безжалостная исповедь.

Хозяин раскрыл толстую тетрадь на своём столе и достал оттуда открытку из плотного ватмана размером с Анину ладонь.

– Прошу тебя… Если когда-нибудь ты увидишь её… Передай вот это.

В Анину протянутую руку лёг рисунок юной девушки с короткой подписью «Прости Христа ради». Растерявшаяся Аня не знала, как ей поступить. Только что она была полна ужаса и ненависти, но после последних слов Алексея Ильича поняла, что не может выполнить его приказ и уйти. Не может и всё.

Спрятав руки с рисунком за спину, она упрямо покачала головой:

– Нет!

– Иди!

– Нет!

Положив открытку на стол, она развернулась, вышла из кабинета и, пройдя через кухню, распахнула дверь на улицу. Хотелось воздуха, чистого и холодного. Над головой плавно покачивался серп луны, скользя светом по верхушкам сосен в стороне от порога. Ночная тишина умиротворяла, объясняя совершенство мироздания.

«Дойду до леса».

Накинув жакет, который Нгуги недавно привёз ей из города, Аня пошла навстречу ветру, мучительно обдумывая сегодняшний разговор. Казалось, ещё немного, и голова расколется пополам от бессвязно мелькавших мыслей и образов. Повернув обратно, Аня услышала у порога отчаянный вой, разрезающий шум воды.

Вой прервался, и Аня подумала, что Алексей Ильич пошёл домой.

Но она ошибалась. Ни дома, ни во дворе его не было. Всю ночь она прождала его у окна, а когда утром из Дроновки вернулся Нгуги, они нашли под обрывом у воды мёртвое тело.

* * *

Решение взять деньги, предложенные ей Алексеем Ильичом, Анюта приняла на кладбище, стоя рядом с Нгуги у свежего могильного холмика. Хоронили Свешникова не на Дроновском кладбище недалеко от дома, а в Олунце, на центральной аллее старинного парка, заложенного по повелению императрицы Екатерины. Именно там представители новой власти облюбовали место для захоронений людей, именуемых «жертвы революции». За десять с лишком лет советской власти аллея успела обрасти разномастными памятниками, многие из которых вызывали недоумение, а порой и явную усмешку.

Особой любовью горожан пользовался приземистый монумент, спаянный из велосипедных рам, с трогательной надписью: «Комсомольскому пупсику Петру Кувшинову от его киски».

Скользя взглядом по кладбищу, Аня обратила внимание, что многие надгробья явно выкорчеваны из чужих захоронений. Капитальные, по-купечески основательные, они буквально кричали о своей принадлежности к торговому сословию, ныне объявленному вне закона.

На памятнике рядом с разверстой могилой Свешникова, Аня сумела рассмотреть плохо счищенную надпись «Ермолай Воронов».

– Вот, для Алексея Ильича приготовлен, – любовно похлопал ладонью по надгробию один из партийных товарищей, бывших на похоронах. – Мы старых большевиков в последний путь с почётом провожаем. И памятники им ставим самые лучшие. На века!

Аня молча посмотрела на затянутого в кожаный френч мужчину и опустила голову. Отвечать не хотелось.

– Эта девка – дурочка из Дроновки. Прислуга, – прошипел ей в спину женский голос. – Она и разговаривать-то не умеет.

– Понятно.

Перестав обращать на неё внимание, мужчина сказал кому-то вполголоса:

– Вовремя умер Свешников. Ой, вовремя.

Аня обратила внимание, что говоривший проглотил слово «товарищ», и сделала вывод, что Алексей Ильич прав, и не погибни он на берегу, не сегодня-завтра его бы арестовали. Гроб, обитый красным кумачом, качаясь выплыл из-за куста сирени, прочно лёжа на плечах шести красноармейцев.