Три дня Индиго

– Тем более если нас придут… когда нас придут арестовывать, ты будешь в палате, с диагнозом и горой лекарств.

Деда Боря криво улыбнулся:

– Гора лекарств? Это хорошо. А то мои таблетки уже ни черта не помогают.

– Старый упрямый дурак, – выругалась Елена. – Максим, боюсь, помощники из нас больше никакие. На некоторое время.

– Вы не помощники, – ответил я. – Вы друзья.

Она кивнула, испытующе посмотрела на деда Борю. Тот вроде бы встряхнулся от коньяка, но выглядел все равно ужасно.

– Поедешь с нами, Максим?

Я покачал головой:

– Нет, извините. Я домой. То есть нет, в Гнездо. Хотя вначале все-таки домой, потом в Гнездо…

– А для тебя это разве не одно и то же? – спросил деда Боря.

Консьерж в подъезде приветствовал меня кивком и тут же сообщил из своего закутка:

– Твои недавно ушли. Молодцы, много стали гулять, это полезно.

– А ко мне никто не заходил, Андреич? – спросил я.

Он понял меня неправильно. Случившийся пару недель назад визит монстра, пусть еще и человекообразного, больно ударил по его самолюбию – Виктор Андреевич решил, что его отделал молодой парень «под веществами».

– Пусть только попробуют! – воинственно сказал консьерж, нахмурился и похлопал рукой по дубинке на поясе.

Да, неприятная будет ситуация, если ко мне заявятся полицейские в штатском.

Хотя Андреич мужик тертый, почувствует сразу, с кем имеет дело.

У меня было странное чувство, когда я вошел в квартиру. Будто и не к себе уже. Будто в номер гостиницы или к родителям.

А ведь тут все мое, знакомое и любимое. Даже к мебели, оставшейся от прежних хозяев, я привык. Даже книжки из их библиотеки почти все прочитал (бо́льшую часть, кстати, никто и не открывал до меня ни разу). Вот подборку древних дивиди не смотрел, хоть и проигрыватель был, слишком уж паршиво картинка выглядела на экране. И как это раньше люди могли смотреть видеокассеты и дивиди?

Я вдруг подумал, что вряд ли снова сюда вернусь. Слишком много дел мы натворили. Уже скоро сюда придут чужие люди в форме, будут рыться в ящиках и шкафах, просматривать содержимое компьютера, расспрашивать обо мне соседей…

Ну и пусть.

Я вымылся, после визита в музей это было просто необходимо. Выбрал в шкафу новое белье, носки, джинсы, рубашку. Достал из сейфа все деньги и кристаллы, большую часть положил в коробку из-под мобильника – последней модели, выпущенной корпорацией «Эппл» перед ее крахом. Родители купили мне его на день рождения, но подарить не успели – случилась Перемена. Отец отдал его просто так, посмеиваясь. Сказал: «Теперь это раритет, семейная реликвия, своему сыну передашь по наследству».

Никакого сына, как выяснилось, у меня никогда не будет. Так что смартфон я бросил на стол, а в коробочку сложил кристаллы и деньги. Не так уж много, но что есть.

Смогу я отсидеться в Гнезде? Туда даже Лихачев не полезет…

А с другой стороны, какой смысл? Если погром в Третьяковке повесят на нас, то рано или поздно всех возьмут.

Смысл…

Что все-таки Инсек имел в виду под смыслами? Открытия, изобретения? Ну так тут мы безнадежно отстаем, никому не нужен дважды изобретенный велосипед…

А новая книга – это смысл? Стих? Картина? Скульптура?

Наверное, да. Наверное, это тоже смысл.

А что-то несозданное, а лишь осмысленное?

Однажды я ехал в поезде, проснулся ранним утром и стал смотреть в окно. Поезд шел сквозь рассветный туман, повсюду был лес, солнце еще не поднялось над горизонтом, и вдруг я увидел лесную прогалину, маленький домик с идущим из трубы дымком, старика, стоящего на крыльце и смотрящего на поезд, вьющуюся у его ног мелкую кудлатую собаку. Это было похоже на детский рисунок или на страницу из книжек Пришвина и прочих древних писателей. Я подумал, что тут даже электричества может не быть. И телевизора, и телефона. И что домик мог так стоять сто лет назад, и дед этого старика точно так же смотрел утром на поезд. И что ему плевать на Перемену, как плевать на нее индейцам в дебрях Амазонки или папуасам в Новой Гвинее.

И я вдруг ощутил себя на месте этого деда. Представил себя… нет, не в глуши, какая тут глушь, сто метров до железки, десяток километров до полустанка. Но на обочине. И не потому, что на обочину спихнули, а потому что ты сам туда съехал, живешь и счастлив.

Ведь таких людей много. Миллионы, сотни миллионов. Они никуда не бегут, ни к чему не стремятся. Выбрали точку под ногами, сделали ее центром мира и позволили миру крутиться вокруг.

Нет, я точно знал, что сам бы так не смог и никогда не смогу. Но я будто почувствовал этого старого человека, его мысли, мечты, то, как он смотрит на жизнь.

Вот это понимание осознанного и спокойного одиночества – оно было смыслом?

А если бы я написал об этом книгу, чтобы поняли все (ну, допустим, я умел бы, да и что сложного в том, чтобы соединять вместе слова, превращая их в текст)?

Это стало бы смыслом?

А если бы я придумал религию, философию, учение об одиночестве в центре мира?

«Найди свой центр мира и позволь ему вращаться вокруг»…

Это стало бы достойным смыслом?

А как именно это происходит? Что заставляет идеи и мысли превращаться в кристаллы, несущие в себе смыслы?