Три дочери Льва Толстого

Многое в этом случае объясняет место жительства Сухотиных. В конце 1925 года Татьяна Львовна сняла в предместье Парижа, в старинном городке Кламаре[1327], большой дом[1328], для которого купила мебель на блошином рынке и в салоне Друо[1329]. Графиня (для всех в Европе старшая дочь Льва Толстого оставалась ею) называла снятое жилье «дачей» и «домом с огородом». Она писала в Москву из Кламара: «Здесь квартирный вопрос стоит почти так же остро, как в Москве, и я только потому решила взять дачу, что мне стало слишком трудно и тяжело кочевать из одной меблированной комнаты в другую – мерзнуть, переплачивать, не иметь стола, на котором можно писать, и выносить грубости квартирных хозяек, которые нас презирают за бедность»[1330].

Татьяна Львовна сообщила старшему брату, что ей пришлось стать «маляром, столяром, драпировщиком и обойщиком», а дело иметь с «l’lectricience, orangeriers[1331], газовщиками и угольщиками, кровельщиками и т. д. без конца»[1332]. Во все это она вложила 500 долларов (ей вернули долг из Канады), а также часть денег из наследства дочери[1333].

Племянник Сергей, сын брата Михаила, вспоминал, что благоустроенный дом «быстро заполнился самыми разношерстными жильцами, привлеченными умеренностью платы». В семейном пансионе царила созданная Татьяной Львовной атмосфера, близкая к яснополянской. В гостях здесь побывали Андре Моруа, Роже Мартен дю Гар, П. И. Бирюков, Ф. И. Шаляпин, И. Ф. Стравинский, А. Н. Бенуа, М. В. Добужинский и многие другие. А кроме них, отметил Сергей, «братья тети Тани были ее постоянными гостями»[1334].

Исходный импульс для французов – интерес к дочери Л. Н. Толстого. Русские же эмигранты были знакомы друг с другом еще в России, кто-то посещал Льва Толстого в Ясной Поляне. Федор Шаляпин был давним другом Михаила Львовича Толстого. В Кламаре в то время жили и другие эмигранты – философы Лев Платонович Карсавин, Николай Александрович Бердяев со своими семьями. В гости к Л. П. Карсавину приезжала его родная сестра – дягилевская балерина Тамара Карсавина. В 1920-е годы небольшой город сделался «русским».

Постояльцами Татьяны Львовны оказывались самые разные люди. По воспоминаниям того же Сергея Михайловича Толстого, в ее доме жили супруги Галаховы, Ольга Васильевна и Николай Павлович – в прошлом вице-губернатор Орловской губернии. Галахова, подруга Т. Л. Сухотиной, была племянницей А. А. Фета, родственницей и одной из наследниц И. С. Тургенева. Здесь же проживали бывшие царские офицеры, страстно дискутировавшие о евразийстве и разводившие кур, а в глубине сада ютился бедный индус.

Споры о евразийстве возникли не случайно. Евразийское движение зародилось в начале 1920-х годов, и пик его популярности пришелся на 1927–1928 годы. Лидеры евразийства – Н. С. Трубецкой, П. Н. Савицкий, П. П. Сувчинский – придерживались представления об особом пути России в деле ее национального возрождения. Савицкий в Праге возглавил самую влиятельную группу, а в Париже идеологом евразийства был Сувчинский, проживавший в Кламаре. Видной фигурой парижской группы стал Сергей Эфрон, муж М. Цветаевой.

Для отражения нападок со стороны представителей правого и умеренного крыла идеологов-эмигрантов было решено издавать еженедельный журнал «Евразия», и летом 1928 года в Кламаре разместилась его редакция. Громкую дискуссию вызвала публикация первого номера от 24 ноября 1928 года – «Приветствие Марины Цветаевой Маяковскому». Это поэтическое обращение к приехавшему из СССР поэту было воспринято эмигрантами как откровенно просоветское[1335] и принесло Цветаевой неприятности – к ней стала настороженно относиться эмигрантская пресса, прежде всего ее главная газета «Последние новости»[1336]. Выступившую в журнале «Евразия» Цветаеву привлекало не столько евразийство, сколько его замечательные представители – Карсавин, Сувчинский, интересный круг их общения; именно ее обращение к Маяковскому сыграло немаловажную роль в истории этого движения: оно предварило раскол евразийцев на правых и левых[1337].

И французский городок Кламар стал центром левого евразийства. Его деятели возлагали надежды на новую Россию и на гуманизацию большевизма. За деятельностью постепенно политизирующихся «левых» кламарцев внимательно следило советское ГПУ, рассчитывая расширить сеть своей европейской агентуры.

Татьяна Львовна с дочерью уехали из Кламара в январе 1928 года, и события лета и осени вряд ли коснулись их. Эфроны же переехали сюда позднее. И все-таки в этом общем, едва намеченном контексте становится понятнее и сдержанность дочери Толстого в общении с поэтессой (есть цветаевское письмо о готовности прийти в гости, но нет сведений о том, состоялся ли прием), и раздражение Цветаевой по отношению к Татьяне Львовне как к представительнице старой России, отстраняющейся от другой части эмигрантов и встраивающейся в западную жизнь («одне!», а также «проевразийски» прозвучавшее определение части французов туземцами, а американцев налетчиками).