Три дочери Льва Толстого

– Мой второй сын – последователь вашего отца, – рассказывал мне старик Кониси-сан грустным, убитым голосом. – Живет один высоко в горах, по железной дороге проехать туда нельзя, страшная глушь. Он иногда приезжает к нам, но редко. Мать очень страдает за него, жалеет…

– Чем же он занимается?

– Корзины плетет. Заработок небольшой, да и тот почти весь отдает. Все, что человек сделает для другого, к нему вернется, – говорит он. – Если отдашь последний рис, кто-нибудь предложит тебе работу; если отдашь последние бобы, тебе дадут риса. – Старик вздохнул. – Очень плохо живет, ест одни овощи, бобы, рис, и то не всегда… – И опустил голову. Видно было, что не только одной матери жалко сына. – Я очень почитаю вашего отца, – точно извиняясь, добавил он, – но я не понимаю, зачем из-за любви к нему юноша должен сломать свою жизнь»[1433].

А. Л. Толстая, О. П. Христианович с дочкой и М. Кониси

Жизнь поворачивалась разными гранями. Гостьи из России общались с сотрудником газеты «Токио нити-нити»:

«Мы любили старика Идзюми-сан. Он был такой свой – русский, что мы забывали, что это человек другой расы, другой культуры. Может быть, это было потому, что он так долго прожил в России?

По-русски он говорил плохо, так что мы все – и Ольга Петровна, и Туся, и я – покатывались на него со смеху.

Идзюми-сан часто бранил меня за неделовитость, непрактичность.

– Толстая-сан, – говорил он, – большой дурак.

Я делала вид, что обижаюсь.

– Почему же, Идзюми-сан?

– Вот деньги делать не умеет, большой дурак. Граф тоже был большой дурак. – Увидав недоумение на моем лице, прибавил: – Вот большой умный дурак. Ничего не надо, ничего не надо, все раздавает! Большой дурак! – И, широко открывая рот и показывая полный рот золотых зубов, хохотал.

– А вы умный, Идзюми-сан?

– Я очень вумный, очень хитрый.

– А деньги умеете добывать?

– Деньги у меня мало, денег нету!

Один раз старик пришел грустный-грустный.

– Что с вами, Идзюми-сан?

– Вот я – „Живой труп“. Старший сын, нехороший сын… учиться не хочет, сакэ пьет, все деньги давай, давай… Я хочу, как живой труп, уйти из дома… Нe хочу семья, жена, дети… вот уйду…

Но это бывало редко. Он постоянно шутил, смеялся, коверкая русский язык, и смеялся не только над нами, но и над самим собой»[1434].

В начале мая 1930 года Александра Львовна встретилась с представителями общины «Иттоэн»[1435], созданной четверть века назад в честь ее отца. Слово «иттоэн» означает «один фонарь». Человека призывали пожертвовать хотя бы одним бумажным фонарем ради своей веры. Гости пришли с тем, чтобы пригласить дочь Толстого в древний город Киото прочесть лекцию:

«– Мы живем его мыслями, исповедуем его учение и стараемся жить так, как он советовал. Нам хотелось бы узнать про него как можно больше, узнать то, что не написано в книгах.

Я была уверена, что скромное общество это устроит лекцию для небольшой группы в маленьком помещении, и когда вместе с Куродой-сан, которого „Иттоэн“ пригласила переводчиком, мы подъехали к громадному зданию и наш автомобиль врезался в движущуюся пеструю толпу – я была поражена. Зал, вмещавший тысячи три людей[1436], был переполнен. Девушки-студентки, студенты сидели рядами на полу, стояли в проходах, на эстраде. Распорядители, члены общества в обтрепанных одеждах, с радостными, веселыми лицами носились по залу, рассаживая публику.

До лекции еще оставалось полчаса. Председатель „Иттоэн“ – красивый высокий старик – пригласил нас с Куродой пить чай. Он рассказал нам, какое влияние имел на него мой отец.

– Когда я прочел „Исповедь“ и „В чем моя вера“, я понял, что не могу жить по-прежнему… Я решил попытаться жить так, как учил Толстой, в труде и простоте. Пожалуйста, когда вы придете к нам, не говорите: я приехала, а скажите: я вернулась».

После лекции поехали за город, туда, где обосновалась община. И вечером Александра Львовна выслушала рассказ о ней: «Теперь всех членов общества около тысячи. Здесь, на этом клочке в три с половиной десятины, живут около ста пятидесяти человек. Жизнь их полна лишений, они не пьют, не курят, все вегетарианцы, едят самый дешевый, черный, необрушенный рис[1437]».

Многое стало яснее Александре Львовне после ответов председателя общины на вопросы, переведенные ее помощником:

«– Какие же права у вашего общества? – спросил Курода-сан.

– У нас нет прав, – со сдержанной торжественностью ответил председатель, – у нас только обязанности.

Меня интересовало, считают ли они себя христианами.

– Мы не называем себя ни христианами, ни буддистами, ни таосистами. Из всех религий мы берем то, что ближе нам по духу, что имеет смысл, что помогает жить.

– Как мой отец, – сказала я. И указала ему, что в своих книгах „Круг чтения“ и „Путь жизни“ отец пытался собрать воедино сущность всех учений мира[1438].

– Вот почему ваш отец так близок нам.

– Но чем вы живете? – интересовался Курода-сан. – Как могут 150 человек жить с трех с половиной десятин земли?

Председатель усмехнулся: