Три дочери Льва Толстого

«В Японии, – продолжила Александра Львовна свое мысленное путешествие по самым ярким впечатлениям от увиденного, – мне пришлось познакомиться еще с новым искусством, до сих пор совсем мне незнакомым, – с искусством созидания дома. Мы, русские, за редким исключением, привыкли небрежно относиться к обстановке своего жилища. Форма для нас стоит всегда на втором плане, и русские люди точно стесняются позаботиться об окружающих их предметах. Тем более поражает нас сложная обдуманность каждой мелочи японского дома. Это не роскошь европейского или американского жилища, где все приноровлено к внешнему удобству. Нет! Японский дом скорее неудобен для жилья изнеженного европеизированного человека, но все дышит в нем строгой чистотой и скромностью! Его богатства никогда не бросаются в глаза. На первый взгляд, дом крестьянина ничем не отличается от дома богача, и только опытный глаз может постепенно оценить скромные на вид богатства: драгоценное дерево, старинную посуду, камни, растения, привезенные с далеких гор. Каждая вещь в доме, каждое деревцо и камень имеют свою длинную историю. Мы привыкли подходить к предметам с вопросом: удобно, неудобно? красиво или некрасиво? Созерцательный взгляд японца смотрит куда-то по ту сторону красоты и удобства. Мы видим огромный камень в саду, с углублением, наполненным водой для омовения при входе в домик для чайной церемонии, и думаем, каких огромных усилий стоило перевезти сюда этот камень и не проще ли было приспособить для омовения что-либо другое? А углубленный взгляд японца видит за этим камнем водопад в далеких горах, который, тысячелетиями падая с высоты, выдолбил в нем углубление. В прудике, под полукруглым мостиком, лежит огромная каменная черепаха. Золотые рыбки, играя, проплывают между ее кривыми лапами. Она почти незаметна там, в тенистой глубине, и не каждый, гуляя по саду, обратит на нее внимание. Но тем сильнее будет поражен тот, который ее заметит, поражен скромностью хозяина, поместившего драгоценную тысячелетнюю вещь в такое укромное место. По-видимому, в этом и заключается вся тонкость японского творчества: прекрасное, драгоценное не должно кидаться в глаза»[1427].

Улица в районе Синдзюку, Токио. 1930-е. Открытка

Поражает готовность Александры Львовны – воительницы по своей натуре – погрузиться в малознакомое и манящее состояние созерцания. Возможно, оно начало открываться ей и даже – несмотря на многочисленные испытания последующих лет, которым Александре Львовне пришлось решительно противостоять, – укрепилось в ней, не случайно в старости самым любимым ее занятием была рыбалка.

Вид на улицу Хирокодзи в районе Уэно, Токио. 1930-е. Открытка

В Японии Александра Толстая провела 20 месяцев – почти два года. По прибытии в страну она подписала договор с газетами «Осака майнити симбун» и «Токио нити-нити», свое лекционное турне начала с Токио. Японцы, с которыми она знакомилась, читали и любили Толстого и как автора романа «Воскресение», и как религиозного мыслителя (они были знакомы с его трудами «Так что же нам делать?», «Царство Божие внутри нас», «Не убий» и др.). Для японцев Толстой был человеком-антитезой: он выступал против войны и против государственной власти, призывал жить своим трудом[1428]. «Среди русских редко встречается такое знание и любовь к моему отцу, как среди этих как будто чужих мне людей»[1429], – отметила она. Один японец дал прочесть ей свое стихотворение, посвященное Толстому, там были такие строки:

    …семена, посеянные великим старцем,
Укрепились в почве Страны восходящего солнца.
Пусть прорастают семена, пусть растут листья![1430]

У Л. Н. Толстого были свои знакомые и последователи в Японии. Александра Львовна встречалась с ними, и вновь перед ней встал вопрос о соотношении идеала и жизни. Дочь Толстого общалась с Масутаро Кониси, которого впервые увидела в Ясной Поляне еще в детстве, а потом на похоронах отца в 1910 году. Познакомилась с токийским издателем Сигэо Иванами[1431], он занимался изданием Полного собрания сочинений русского писателя в Японии, а позднее опубликовал и ее книгу об отце. Иванами с юности увлекся учением Толстого. Он «был вегетарианцем, вел простой образ жизни, исповедуя принцип непротивления злу насилием. С годами юношеский пыл несколько остыл, жизнь заставила Иванами-сан отказаться от воплощения идей Толстого в жизнь, но он навсегда сохранил к нему любовь и благодарность за его благотворное влияние»[1432].

Судьба другого толстовского последователя сложилась иначе. Толстая писала:

«…я видела в японцах глубокую веру, желание подвига, жертвы для веры. И так же как ради вопросов чести японец способен произвести над собой харакири, точно так же он не задумается сломать свою жизнь, если убедится в истинности того или иного вероисповедания или учения.