Три дочери

Понимала Лена: свадьба явно будет находиться под колпаком, засекут всех, кто на нее явится и возьмут на карандаш. А это все равно, что стрекозу насадить на булавку. Никогда стрекоза с нее не соскочит, не будет летать… Алес капут!

Интересно, догадалась об этом Ольга или нет? Она не знала, где работает Елена, да и знать ей это не надо.

Жених на свадьбе, от того, что стал мужем такой красотки, собрался даже поплавать в бассейне вместе с запущенными туда осетрами, но его не пустили, удержали… А вот осетров, приготовленных по-княжески, свадьба съела – всех до единого. И закусила черной и красной икрой, запила шампанским.

Целое осетровое стадо оказалось в тот вечер в желудках довольных сретенских гоп-стопников. Отсутствия Елены Оля Кинчакова даже не заметила – не до того было.

Месяца полтора, может быть, даже два, Елена прожила в беспокойстве – Кирсанов мог на допросе назвать ее фамилию, и тогда ночью в квартиру номер четыре обязательно бы позвонили…

Но Кирсанов на допросах никого не назвал, он вообще не назвал ни одной фамилии, кроме людей умерших, и к Егоровым никто не пришел. У Елены немного отлегло на сердца, а вскоре жизнь заполнили совсем другие тревоги – началась финская война.

Две небольшие войны на счету Советского Союза уже были, – точнее, не войны, а стычки, – на озере Хасан и реке Халхин-Гол. Но это происходило далеко, на Дальнем Востоке, – где-нибудь в Хабаровске или Благовещенске гром был слышен, а до Москвы он почти не доносился. По представлениям и понятиям москвичей, все происходило где-то там, за горизонтом, в пространстве, до которого из столицы никак не дотянуться. И до Москвы те события не дотянутся…

Все, что происходило там, на краю краев земли, – происходило так далеко, что в реальность тех событий просто не верилось.

А вот финская война оказалась почти рядом, и то что столица преобразилась, посуровела, обрела приметы, которые присущи только прифронтовым городам, было явью.

Половина отдела, в котором работала Елена, была переведена в другое управление, вторую половину откомандировали в Ленинград обслуживать фронт.

Елене пришлось прилаживаться к новой работе, к новому начальству, к новому режиму – на этот раз приравненному к полевому.

Иногда в голове возникала тусклая, не лишенная тоски мысль: «Как там Кирсанов? Жив ли?» – возникала мысль и тут же пропадала: Елена сознательно давила такие проявления в себе. Чтобы не расклеиться, не захлюпать случайно носом, поскольку время на дворе стояло такое, что хлюпать носом было нельзя.

Полинка уехала в закрытый морской город Кронштадт… Как она там? Как чувствует себя в прифронтовой зоне?

Три сестры, три дочери Соломониды и Василия Егоровых были похожи друг на дружку и лицом, и статью, – фигуристые были девушки, – и характером… Характер у них был золотой – отцовский, если бы природа наделила их материнским характером, было бы много хуже.

На сестер Егоровых обращали внимание все – и мужчины, и женщины, – бросали восхищенные взгляды, мужики распускали губы, размякали, женщины, наоборот, подбирались, делались строже и независимее, словно бы вспоминали, кто они и зачем находятся в этом мире…

Кронштадт Полине понравился. Понравился тем, что это был настоящий военный город с бастионами и каменными укреплениями, разломать которые было не под силу даже самым крупным орудиям, с казармами и плотинами, с угрюмыми неприступными фортами и каменными громоздкими причалами, с низким тяжелым небом, будто бы пропитанным порохом и темными мостовыми. В Кронштадте пахло водой и сгоревшим углем. Это тоже нравилось Полине.

Для начала ее определили в команду сигнальщиков, принимавших флажковые и световые тексты с моря. Работа была, как говорили сами моряки, «аристократическая». Но к аристократической работе добавлялись побочные нагрузки, к морскому аристократизму никакого отношения не имеющие, – мытье казармы, дворницкие работы по территории, строевая подготовка и занятия на стрельбище, которые привлекали внимание всех без исключения кронштадтских матросов:

– Девушки, вы команду «Ложись!» неправильно выполняете!

И смех, конечно, и грех, но обижаться на матросов было нельзя.

Командиром девчоночьей группы из десяти человек был мичман Коваленко. Некоторые девушки, особенно городские, обращались к нему по имени-отчеству – Александр Николаевич, – и Коваленко их не одергивал. Был он человеком хозяйственным, с крестьянской жилкой, – отец и мать у него жили на хуторе под Одессой, – но манеры имел не крестьянские, интеллигентные, и тянулся к тем, кто жил в столицах, в первой и второй, присматривался к ним и иногда занимался тем, как он сам выражался, что повышал их «культурный и исторический уровень».

Кронштадт был хоть и небольшим городом, а соборов имел целых пятнадцать, в том числе и самый главный, уважительно названный Морским. Но собор этот был закрыт, в одном же из приделов его устроили музей. Первым делом мичман повел девчоночью команду в этот музей.