Три дочери

Вернулась Елена поздно вечером, усталая, но улыбающаяся довольно, с таким ликующим лицом, что было без всяких слов понятно – она была готова остаться в Назарьевском на все лето.

– Ну как там? – спросил ее отец, хотя можно было не спрашивать, по сверкающему Лениному лицу все было понятно без слов. Егоров сделал это скорее по привычке, чем по необходимости, – заморгал виновато: давно не был в отчем доме, хотя надо было бы побывать…

– Все в порядке, – тут Елена не выдержала, вспомнила недавнее школьное прошлое и вздернула большой палец правой руки: – Во!

– Дом стоит?

– Стоит. Крепкий еще, сколочен надежно.

– Ну, кто ставил! – Василий довольно улыбнулся. – На кладбище у деда с бабкой была?

– А как же! Почистила могилы, убрала сорную траву, песочком присыпала – у соседа взяла.

– Ну, молодец, Лелечка. Большое дело мы с тобою сделали, отправив Иришку с бабкой на летний отдых. В Назарьевском сейчас хорошо.

Дед Василий был прав – все село, даже самые глухие углы его вкусно пахли летним медом, иногда запах смешивался с духом луговых трав, который приносил ветер, в деревне по сравнению с Москвой все было другим, даже солнце было другим, не говоря уже о воздухе и просторе. Воздухом нязарьевским можно было лечить, наверное, все без исключения болезни.

Жалко только, что не было велосипеда – у Елены роскошного двухколесного коня не стало вообще. После того как в комнате Егоровых поселился роскошный подарок Ильи Мироновича и Верка прочно оседлала его, жить сделалось труднее. Кроме обычной канючащей ребятни появились подростки, которые хотели отнять велосипед у Верки, а когда это не получилось, грозились проколоть ей шины.

В конце концов Лена схватила хромированного бегуна за руль, вывела на улицу и, стоя на педали одной ногой, а второй, отталкиваясь от асфальта, отогнала велосипед бывшему мужу.

– Спасибо за подарок, – сказала она, – забирай его назад.

От удивления брови у Ильи Мироновича взлетели вверх и сомкнулись с прической.

– Чего так? – недоуменно спросил он.

– Надоело быть владелицей роскошной вещи.

– Это не для тебя – для Иришки, – тоном, не терпящим возражений, произнес Илья Миронович.

– Когда Иришка вырастет, велосипеды уже отойдут в прошлое, люди будут кататься на чем-нибудь другом.

Илья обиженно развел руки в стороны.

– Ну-у… ну-у… – он не мог найти нужные слова, чтобы достойно ответить своей бывшей жене, – ну-у… ну как знаешь, в общем.

А в деревне велосипед пригодился бы… Хотя вряд ли бабка Солоша каталась бы на нем, а местные ребятишки через пару недель превратили бы сверкающего коня в груду битого металла.

В сельской местности вообще обитают очень крупные специалисты по этой части. Сопли они еще не научились вытирать, а вот превращать новые механизмы в старый хлам научились здорово, это для них – самое желанное дело…

– Леля, пора ужинать, – громко объявил дед Василий, выводя дочь из состояния некой бездеятельной задумчивости, затем сжал в кулак подбородок. – А Солоша не только Иришку соблюдет в лучшем виде, но и сама отдохнет… Это важно. Деревня есть деревня, в ней воздух – целебный. Можно запаивать в консервные банки и продавать в городах.

– Хорошая идея, – похвалила отца Елена.

До трагических двадцатых чисел июня сорок первого года оставалось всего ничего – чуть больше месяца.

Вряд ли кто из девчонок-сигнальщиц мог состязаться с Полиной Егоровой в красоте, в умении держаться на людях, в обаянии, – и вместе с тем подружки называли ее «ШП» – «швой парень», – она умела быть душой коллектива, громоотводом от всех бед, к ней приходили поплакаться даже умудренные жизнью, с подкрашенными седыми локонами бабы, – и Полина никому не отказывала, старалась помочь – и советом, и делом, и даже деньги свои отдавала без надежды получить их когда-нибудь обратно. Хотя денег у Полины было очень немного, Полина их не жалела… Характер у нее был отцовский.

Окончание войны с финнами в марте сорокового года Кронштадт отмечал пистолетным грохотом пробок, лихо выдергиваемых из бутылок с шампанским, песнями и музыкой духовых оркестров, радостью, что балтийцев военная беда не тронула, похоронки были редкими, и никто не хотел верить в то, что может грянуть еще одна война, много страшнее и затяжнее, чем кампания с северо-западным соседом…

Увы, эта страшная война грянула.

Балтика к ней оказалась подготовленной. За две недели до начала бойни адмирал Кузнецов приказал заминировать заливы и перекрыть все подступы к Ленинграду, чтобы ни одно чужое корыто не смело уткнуться носом в питерский берег и высадить десант…

Расчет адмирала оказался верным – с моря немцы так и не сумели подступиться к Питеру – облизывались, как коты, потирали лапы, а потом поджимали хвосты, опасаясь, как бы их не поотрывало взрывами морских мин.

Большинство балтийских кораблей, готовясь к тяжелой зиме, списало экипажи на берег – в помощь пехоте, на кораблях оставалось немного народа, ровно столько, чтобы корабль не умер без людей, – лишь для поддержания жизни в нем.

Остальные моряки воевали в окопах.