Три дочери

Старушка подозрительно хмыкнула и перевела взгляд на мичмана:

– Как фамилия невесты?

Тот тоже растерялся – не ожидал вопроса, приподнял одно плечо и произнес бодро:

– Зовут Владленой… – В следующий миг споткнулся, умолк.

– А фамилия? – настырным вороньим голосом поинтересовалась старушка.

– Ф-фамилия? – Коваленко невольно покрутил шеей, будто воротник начал ему безжалостно давить на горло, перевел взгляд на девушку: – Как ваша фамилия?

Старушка сощурилась недобро:

– Ничего себе делишки в нашем магазине! Вы даже не знаете фамилии своей невесты, – старушка решительно захлопнула лежавший перед ней журнал. – Расписывать вас не буду.

– И не надо, – недрогнувшим голосом проговорил Коваленко, – мы зарегистрируемся в другом месте. – Он ухватил Владлену за руку и потащил за собой. – Пошли отсюда!

Следующая контора ЗАГСа находилась довольно далеко от коваленковской казармы, на противоположном конце Кронштадта. Мичман упрямо потянул Владлену туда.

– Пошли, пошли… Не робей, воробей!

Девушка перестала хныкать, хотя еще не очень понимала, что происходит. А Коваленко на ходу мотал головой и выговаривал ей упрямо:

– Что же ты фамилию свою забыла, а? На этом мы и прокололись, не пробили упрямую бабку. Как твоя фамилия?

– Гетманец, – наконец сообщила фамилию девушка, споткнулась об обледеневший скользкий камень, подвернувшийся ей под ногу, охнула болезненно – в своих мягких резиновых сапожках она легко отбивала себе пальцы, – другой обуви у нее, похоже, не было.

– Украинка, что ли?

– Ага, – сказала девушка.

– У меня фамилия украинская – Коваленко, хотя сам я чистокровный одесский русак, – сообщил мичман, вскинув на ходу голову. – А в конторе этих чертовых служительниц Гименея голову держи выше и веди себя смелее. Не то эти древние старушонки сядут на шею и вместо того, чтобы регистрировать брачные пары, заставят выносить на улицу свои ночные горшки. Отец ребенка в морских войсках погиб?

– В морской пехоте.

– Значит, ребенок будет кронштадтский, общий, морем пахнущий… Просоленный. Бросить его на произвол судьбы не дадим.

Холодная крупка перестала сыпаться с неба, облака хоть и были низкими, с темным, почти угольным подбоем, но ни снега, ни крупки в них уже не было – опорожнились. Подсохнет немного – сделается легче народу, и облакам станет легче, приподнимутся повыше, освободят пространство, – в мрачном каменном Кронштадте будет светлее.

В другой конторе ЗАГСа тоже сидела старушка, как две капли воды похожая на первую, в очках, привязанных к резинке, с внимательными, прощупывающими человека насквозь глазами.

Изображать из себя всевидящую строгую колдунью она не стала, без лишних разговоров занесла фамилии Коваленко и Владлены Гетманец в толстый потрепанный талмуд и отпустила гостей с миром.

Вдогонку, уже на выходе, крикнула мичману в спину:

– Не забудьте у командира части сделать отметку. Пусть он вам в воинскую книжку штамп шлепнет. Это – обязательно.

– Ладно, – беззаботно отозвался Коваленко, – сегодня же сделаю.

На улице, поежившись, он поднял воротник шинели, сказал Владлене:

– Теперь твой малец без хлеба не останется, это самое главное. Будешь получать все, что надо, по моему аттестату.

– А как же вы? – робко спросила Владлена.

– У меня одна дорога – на фронт, – в голосе Коваленко вновь послышались беззаботные нотки.

Потрясающим, тяжелым было то время, – голодным, холодным, но очень чистым; незамутненная простота отношений той поры может вызывать только восхищение, – и она вызывает, мичман Коваленко был воспитан тем временем, поэтому поступок, совершенный им по отношению к Владлене Гетманец и ее не родившемуся малышу, другим быть не мог.

Добрая половина моряков, отправившаяся из Кронштадта на передовую, под Пулковские высоты, поступила бы точно так же, как и мичман Коваленко. Так были воспитаны эти люди.

Немцы стремительно накатывались на восток. Елена обеспокоилась не на шутку – вот-вот Назарьевское, в котором находилась ее мать с Иришкой, будет захвачено…

Встревоженная, она помчалась к начальнику отдела, немолодому уже человеку с глазами, которые едва прикрывали тяжелые, воспаленные от бессонницы веки, в петлицах у него красовались три красные шпалы. По армейским меркам – подполковник. Попросила у него машину, чтобы вывезти мать с дочкой.

– Вопрос этот решить не могу, Лен, – просто, совершенно по-домашнему ответил начальник отдела, – не обладаю такой властью. Иди выше, к начальству.

Елена обреченно махнула рукой и пошла выше, дошла до начальника управления, комиссара госбезопасности третьего ранга, такого же усталого, как и ее собственный начальник, угнетенного бессонными ночами человека.

Комиссар выслушал Елену, молча помял пальцами виски.

– Товарищ комиссар третьего ранга, товарищ… – Елена, боясь, что начальник управления откажет ей, заторопилась, стала проглатывать слова, комиссар невольно поморщился, посоветовал:

– Выплюньте кашу изо рта! – глянул с интересом на Елену: женщина была красивая, не обратить на нее внимание было невозможно.

– Если в деревню войдут немцы, мои родные окажутся под врагом…