Три дочери

– Скоро я увижу своих, Надьюша… Понимаешь?

– А чего ж тут не понимать? – отвечала Надя печальным голосом. – Я все хорошо понимаю.

Познакомились они с Хулио в воскресенье утром, в среду днем испанец, нарядившись в командирскую форму, сшитую из тонкой шерстяной ткани, с орденом Красной Звезды над клапаном кармана, повел Надю Терехину в ЗАГС, свадьбу устроили в общежитии, где обитала Надя, а в пятницу Хулио-Федор попрощался с нею.

При прощании Терехина жалобно сморщилась, хотя слез на глазах у нее не было, слезы застряли где-то внутри, в глотке, может быть, даже еще глубже, там, где сердце, – и неверяще потрясла головой. Ей показалось, что Хулио она никогда больше не увидит.

– Федя… Хулио… Федя… Хулио… – жалобно произносила она, вновь трясла головой, – неужели это все?

– Все, – дрогнувшим голосом проговорил испанец, лицо его сделалось потерянным, под щеками напряглись желваки.

Терехина не верила, что счастье у нее такое короткое, судьба отвела всего шесть дней. Из горла у Нади вырвался взрыд, она с трудом сдержала его – зажала зубами и сдержала, загнала назад.

Когда испанец сел в кабину полуторки, глянул в последний раз на Надю, та покачнулась и едва не упала на землю, хорошо Елена находилась в одном шаге от нее, подхватила под талию. Проговорила твердым голосом:

– Надя, не теряй сознания! Слышишь?

Терехина услышала ее и, всхлипнув зажато, выпрямилась. Жалобно покивала, стиснула зубами очередной взрыд, – стиснула неудачно, родив тихий воющий звук: «Ы-ы-ы!»

Через полторы минуты машина завернула за угол дома, и ее не стало видно, будто бы поглощенная жестоким временем, едким дымом пространства, растворилась. Растворилась без остатка. Вместе с нею – и жгучий черноглазый красавец Хулио-Федор.

Откуда-то принесся сонный ветер, приволок несколько бумажек, клочья вонючего, пахнущего горелой резиной дыма; несмотря на сонную неповоротливость он был цепким, въедался в людей, прокалывал до костей и уволакивался в ближайший переулок – образовались у него там, видать, какие-то дела.

Елена повезла Надю Терехину к себе – отпаивать чаем, приводить в чувство и вообще хотя бы немного ободрить ее, это было просто необходимо.

Находясь в морском батальоне на Невском пятачке, Коваленко попал в такую молотилку, в какую лучше было не попадать.

Батальон получил приказ выбить немцев с крохотной глинистой высотки, опоясанной колючей проволокой. Была создана штурмовая группа, в которую был зачислен и Коваленко.

Группа начала готовиться к атаке. Упускать ничего было нельзя – это могло дорого обойтись. Вооружили группу автоматами, каждому дали по паре запасных дисков, и несколько гранат, за голенищами сапог у бойцов были финки: нож ведь не пистолет, он почти не подводит, осечек у него не бывает. Приготовили и саперные ножницы, для которых колючая проволока – тьфу, перекусить одним зубом можно.

Атака началась с артподготовки. Хотя и не было у наших «богов войны» в загашнике снарядов, снаряды они все-таки нашли, по два на каждый ствол и дружно ударили по немцам, скручивая проволоку в мотки, срезая, словно ножом насыпные, до деревянной твердости утрамбованные брустверы, превращая в пыль опорные столбы и засыпая окопы. Но одного не смогла сделать артиллерия – смести вторую проволочную линию, проложенную только что, сутки назад и не нанесенную на карту разведчиками.

А раз о ней не знали разведчики, то ничего не знали и артиллеристы.

Первую линию моряки взяли легко, в ней фрицев окопалось немного, а вот о вторую линию споткнулись.

Через проволоку второй линии был пропущен ток. Едва к ней кинулись два моряка с саперными ножницами, чтобы перекусить, как громыхнул электрический разряд, по проволоке проворно побежал яркий синеватый огонь, вокруг моряков образовалась электрическая голубизна, и оба они, разом, словно снопы, ткнулись лицами в землю. У первого из них, главстаршины Серебрякова, которого Коваленко знал – добродушного хлопца, мастера играть на баяне, – мигом почернели сожженные руки.

– Стойте! – прокричал Коваленко матросам, кинувшимся было на электрический провод следом за погибшими. – Назад!

Непредвиденная заминка, никто ее не ожидал. Коваленко, лежа на боку, поспешно стянул с себя ватник, просунул ладони в рукава, примерно до середины, чтобы руки были изолированы, подхватил саперные ножницы и легким точным движением перекусил опасную проволоку у столба внизу, потом, перевернувшись, перекусил проволоку вверху.

Верхняя проволока, изогнувшись, скрутилась в несколько петель и сама себя отбросила в сторону. С недалекой высотки, которая причиняла морякам беспокойство, – ударил пулемет.

Струя свинца, хорошо видная в воздухе, – ну будто ядовитая змея просвистела в пространстве, – вышибла сеево раскаленных фиолетовых брызг и ушла в сторону. Коваленко, не вставая, вместе с телогрейкой и саперными ножницами перекатился ко второму столбу, втиснулся в мелкую воронку, оставленную гранатой. Надо было немного отдышаться, не то легкие разорвутся на куски. А о загнанном в атаке сердце и говорить не приходилось.