Три дочери

Листовка была составлена довольно грамотно, на так называемом дворянском языке, когда к словам бывает охота приставить яти, чтобы все выглядело, как до революции, а вот содержание заставило Елену поморщиться – стеклограф послушно отпечатал призыв к москвичам, чтобы те не ходили рыть противотанковые траншеи на окраине города и отказывались от ночных дежурств на крышах.

Но если бы люди не дежурили на крышах – сгорела бы половина Москвы: очень частыми были налеты ночных бомбардировщиков на город, – особенно частыми они стали в октябре. Елена разорвала листовку, бросила на пол. В горле запершило, внутри образовался теплый клубок – того гляди вырвет.

Раньше ей не доводилось сталкиваться с врагами так близко.

В канун Нового года квартира номер четыре засияла от радости: из Кронштадта пришло письмо – сложенный треугольником лист бумаги. Солоша даже заплакала от восторга, держа письмо в руках.

Полина сообщала, что жива-здорова, чего отцу с матерью и с сестрами желает то же, недавно получила повышение в звании – стала старшим матросом, живет в коллективе дружном и боевом, дважды была в Ленинграде и возвращалась оттуда больная – в городе прямо на улицах валяются трупы умерших от голода людей: родственники, не имея сил довезти их на санках до кладбища, оставляют мертвых на тротуарах, под ногами прохожих.

А в остальном – «все хорошо, прекрасная маркиза», не хватает, правда, еды, но у кого сейчас есть еда, кто может похвалиться тем, что он сыт? Если только какой-нибудь большой начальник, под рукой у которого находятся забитые по самую крышу продуктовые склады?

На укрепленной кровле казармы, прямо над большой комнатой сигнальщиц, установили зенитную батарею – два скорострельных, работающих, как автомат ППШ, орудия. Появление зениток, всегда здорово удивляло спесивых гитлеровских летунов.

Наткнулись летуны на забор в первую же ясную ночь, когда собрались бомбить Питер, а по дороге решили сбросить несколько бомб на кронштадтские бастионы.

В результате один бомбардировщик рухнул в море совсем недалеко от главной кронштадтской набережной. На место падения бомбовоза послали катер, и тот обнаружил среди волн двух плавающих летчиков.

Летчики были молодые, рыжие, будто волосы их выкрасили красными чернилами, очень похожие друг на друга, с надменными мучнистыми лицами. Оказалось – родные братья Кугели. Хорст Кугель и Эрнст Кугель. Хорст носил погоны гауптмана – капитана по-нашему, его брат – обер-лейтенанта.

И у одного и у другого при себе оказались документы – в личных планшетках, имевших непромокаемые прорезиненные отделения. Документы находились в целости и сохранности, ни одной размытости на страничках, ни одного влажного пятна.

Словом, сработаны планшетки были на пятерку (по нашим меркам, у немцев могут быть другие отметки, может, там высшая оценка – десять или, скажем, двенадцать), – позавидовать можно.

Когда батальонный комиссар из штаба обороны разглядывал их удостоверения, перебирал письма, изучал карты полетов, пленные молчали, но когда он взялся за бумаги, испещренные готической вязью и гербовыми знаками, пленные встревоженно переглянулись и заговорили разом, в один голос.

Батальонный комиссар поморщился, расправил дорогие гербовые бумаги, очень похожие на банковские векселя дореволюционной поры, и, усмехнувшись чему-то своему, поинтересовался у переводчика:

– Чего это они так дружно закудахтали?

– Просят эти бумаги оставить у них.

– Интересно, – батальонный комиссар вновь расправил бумаги, вгляделся в них, в затейливый готический шрифт и, недовольно покачав головой, передвинул бумаги к переводчику: – Просят оставить у них, говоришь? Ну-ну… Взгляни-ка, что это такое?

Переводчик – пожилой усталый лейтенант с сизыми ввалившимися щеками бегло исследовал одну бумагу, затем другую и не сдержал усмешки.

– Ну и фрицы, ну и умельцы таскать сахарную свеклу из коровьего навоза. Умеют пить чай с собственными слюнями, товарищ батальонный комиссар.

Комиссар спокойно выслушал сложную тираду переводчика, вскинул брови:

– Ну?

– Что-то типа сертификата на нашу землю. Одному из них, старшему Кугелю, выделили пятьдесят гектаров чернозема в Орловской области, младшему – сорок гектаров в Воронежской.

Недобро улыбнувшись, комиссар проговорил:

– Рано начали делить советскую земельку.

– Что делать с этими бумагами?

– Верни их. Пусть потешатся. Но объяви им, что земли им здесь не видать, как собственных рыжих затылков. Если только с помощью двух зеркал…

– Летуны они непростые, товарищ батальонный комиссар, – оба награждены Железными крестами второго класса.

– На этом закончим, – батальонный комиссар положил на стол ладони, – завтра отправим пленных в разведуправление штаба фронта. – Комиссар поднялся из-за стола. – Пусть заодно посмотрят, как выглядят улицы Ленинграда, которые они летели бомбить… И пусть знают, что очень скоро наступит момент, когда мы будем бомбить улицы их городов.

Елена Егорова получила в малиновые петлицы по одному кубарю и вместе с младшим командирским званием новую должность – цензора.