Три дочери

Во всяком случае, если бы она писали их сейчас, это были бы другие письма. Другим языком написанные и другими словами наполненные.

Внутри у нее намерзла боль, душу обжигали слезы, но глаза были сухи – ни одна слезинка не возникла. Наде казалось, что все, что происходит сейчас, происходит не с ней, а с кем-то еще, с незнакомой посторонней женщиной, либо с экранной дамой – в кино такие несчастные героини встречаются сплошь да рядом и зрители, бывает, откровенно хлюпают носами, глядя на их страдания, и она тоже хлюпала, сидя в кинотеатре, а сейчас, когда беда коснулась ее самой, слезы почему-то не могли вырваться наружу, словно бы их у Нади не было вовсе.

Кончились слезы. И любовь кончилась – убили ее. Хотя и скоротечная была любовь, но сильная… Надо было воспитывать ребенка.

Полина освоила новую профессию – чертежницы. Понадобились девушки в морском штабе, умеющие красиво, чисто и быстро чертить, – из команды сигнальщиц выделили двоих, самых опрятных и прилежных, Полину и Марину Новикову, старательную девчушку, приехавшую из Вологодской области.

Когда Коваленко в очередной раз прибыл с фронта и заглянул в родное свое отделение, то не обнаружил там ни Полины Егоровой, ни Марины Новиковой, удивился так, что даже помрачнел лицом.

Насчет Марины он не сказал ни слова, а вот по поводу Полины Егоровой устроил форменный допрос.

– Где она?

– Забрали в штаб военно-морских сил фронта.

Порасспрашивав главстаршину, оставшегося в команде вместо него, Коваленко немного поспокойнел, – не то ведь поначалу здорово испугался, подумал, что Полину убили, но она, слава богу, была жива, и Коваленко, одернув на себе новенький бушлат, выданный ему, как награда перед поездкой в Кронштадт, поправил рубиновый орден, красовавшийся на груди, поинтересовался деловым тоном:

– Так где мне ее найти?

– Нет ничего проще, – главстаршина все понял, улыбнулся широко, улыбка на его плутоватой физиономии нарисовалась от уха до уха, и подробно, будто учитель в школе, разъяснил, где конкретно сейчас находится Егорова.

Находилась она здесь же, в Кронштадте, в десяти минутах ходьбы от казармы – всего-то.

– Ладно, – отведя взгляд в сторону, удовлетворенно проурчал Коваленко, ткнул главстаршине руку, – бывай! Я загляну попозже.

Через минуту он уже находился на улице и, ежась от колючего сырого ветра, торопливо шагал к двухэтажному, с новенькой крышей бараку, в котором располагалась инженерная служба штаба. Ветер был сильный, пару раз он даже хлестнул мичмана по лицу соленой водой – умудрился приволочь ее с моря.

Бывшую сигнальщицу Егорову мичман нашел быстро – увидел ее бегущей по коридору с большим листом бумаги в руках, окликнул Полину зычно, но это ему только показалось, что голое его был зычным, командирским, на деле же оклик был слабым, каким-то севшим, жалобным, мичман неожиданно ощутил, что глотку ему закупорила какая-то странная пробка, села прочно, не протолкнуть, а на лбу выступил противный горячий пот.

Хоть и слабым был зов, а Полина услышала его, остановилась, и в ту же секунду лицо ее озарилось улыбкой.

– Товарищ мичман! – воскликнула она звонко, словно стояла на пионерской линейке. – Живы?

– Жив, – пробормотал мичман коротко, на этот раз он услышал, какой у него голос – глухой, севший, почти неслышимый… И как только Полина умудрилась его услышать?

Полина бросилась к нему.

– Товарищ мичман! – Она хотела что-то сказать, но не смогла, словно бы язык во рту у нее прилип к нёбу, – закоротило на этих двух слова, не сдвинуться, а Полина и не стала двигаться, отставив руку с чертежом в сторону, прижалась, как и в прошлый раз, к широкой груди Коваленко, втянула в ноздри сложный запах, которым был пропитан мичман, – замес пороха, окопной грязи, дыма, горелой взрывчатки, пота, она могла разложить этот запах на составные части и изъять из него каждую дольку отдельно. – Товарищ мичман!

И у Коваленко вновь тоже что-то закоротило, он так же ничего не смог сказать, все слова, которые знал, почему-то исчезли.

Но все же он одолел себя, отозвался:

– Ну, я товарищ мичман…

На большее его не хватило. Спеленутый объятием Полины, стараясь не нарушить ее мимолетное забытье, он сунул руку в карман, достал знакомую марлевую холстину, скатанную туго, прошептал, с трудом одолевая немоту:

– Я снова привез хлеба и немного сахара.

Полина откинулась от него, свободной рукой отерла глаза, затем провела ладонью по подрагивающим губам. Молча смежила глаза.

Что происходило с мичманом Коваленко, он не понимал, как и Полина не понимала, что происходило с ней, – оба они словно бы пребывали в ином, совершенно ином, может быть, даже неземном измерении, – в отличие от остальных. И оси ординат у них были совершенно иные.

А происходила ведь штука совершенно простая, которую и объяснять не надо было…

Когда очистили от гитлеровцев Крым, большую группу кронштадтцев перебросили в Севастополь – надо было срочно восстанавливать Черноморский флот.

Война еще не кончилась, на западе шли сильные бои, но мичмана на передовую больше не отправляли, он нужен был на севастопольской морской базе.