Три дочери

Пребывание в Севастополе у мичмана Коваленко началось со счастливого события: Полина Егорова согласилась выйти за него замуж.

На свадьбу Коваленко достал полную кружку медицинского спирта – эту алюминиевую емкость с примятостями на боках, повязанную поверху куском старой тельняшки, чтобы драгоценная жидкость не расплескалась, он так в руках и принес домой, в землянку, которую выделили им с Полиной… Севастополь был разбит, целых домов почти не осталось, поэтому кронштадтцы жили в землянках. И неплохо, между прочим, себя чувствовали.

В городке кронштадтцев имелось, скажем так, два района, – хотя полтора десятка землянок трудно было назвать районом, – район семейных пар и район холостяков.

Плюс палаточная улица, на которой жила береговая обслуга. Плавсостав находился на кораблях…

В землянке у Коваленко по вечерам жарко потрескивала, изгоняя сырость, трофейная печка, очень похожая на нашу буржуйку, только более тщательно сработанная, – на полу лежала сухая трава, поэтому в помещении вкусно пахло сеном и вообще сеновалом. Полина обладала даром любое, даже самое неуютное, глухое место превращать в теплый уютный уголок.

Спустившись по ступенькам в землянку, мичман бережно поставил кружку со спиртом на стол. Объявил торжественно:

– Поскольку свадеб без шампанского не бывает, из этого мы сделаем шампанское, – тыльной стороной ладони отер лоб: проняло до жара – боялся споткнуться и уронить кружку.

– А есть на свадьбу чего будем, Саш? – спросила счастливая жена.

– Мне пообещали живую курицу, – Коваленко гордо вздернул голову, будто ему пообещали подать на стол не жалкого заморенного куренка, а жареного кабана или тушеных уток с яблоками.

– Ты когда-нибудь в жизни резал живую курицу?

– Ни разу.

– Справишься?

– Ну, если я с фашистами справлялся, то с курицей, думаю, как-нибудь совладаю. Зажарим ее. Можем шашлык сделать. До войны в Одессе вовсю торговали куриным шашлыком, народ трескал курятину так азартно, что в море даже шторм поднимался.

– Главное, Саша, курицу зарезать, – Полина вскинула указательный палец, потыкала им в воздух, – все остальное – проще.

Она как в воду глядела.

У Коваленко имелся хороший трофейный кортик – то ли испанский, то ли португальский, не понять, из качественной стали – кортик легко рубил гвозди и от этого становился еще острее, еще безотказнее, мичман прошелся по нему корундовым оселком, которым правил бритву, проверил лезвие на собственной щеке, кивнул удовлетворенно – кортиком можно было бриться.

Курица, которую он принес, была вздорной, крикливой, вообще непонятно было, кто это, курица или петух, не говоря уже о национальности ее, – пряча кортик за спиной, приблизился к ней и, поняв, что умерщвлять всякую живую душу, за исключением фашистов, – штука нелегкая, ознобно передернул плечами.

– Цып-цып-цып, – позвал он курицу успокаивающим шепотом, но этим только насторожил ее.

Грозно, по-петушиному заклекотав, курица вздернула голову и подозрительно оглядела мичмана.

– Нет, не морячка ты, – произнес мичман заискивающе, чем еще больше озаботил курицу.

Тут Коваленко сделал то, чего, наверное, не должен был делать – извлек из-за спины кортик и лихо рассек им пространство. Попал курице точно по шее. Голова куриная с широко распахнутым клювом отлетела в сторону и проворно, будто живой мячик, заскакала по земле, само же тело, лишенное головы, деловито развернулось и помчалось от землянки прочь, в густые, облепленные зелеными мухами кусты.

Мичман обомлел: он много чего повидал на свете, но такого не видел никогда. В следующий миг спохватился, глянул на голову, шебуршавшуюея на земле и, плюнув в нее, помчался за курицей, так ловко улизнувшей от человека.

В руке он продолжал сжимать кортик.

А безголовая курица очень шустро прыгнула в кусты, протаранила их насквозь и исчезла. Коваленко сплюнул себе под ноги и почесал затылок – такого финта от хохлатки он не ожидал. Полина выбралась из землянки и, быстро сообразив, что же произошло, расхохоталась.

Мичман напрягся было, хотел выругать жену за неуместный смех, но потом понял, что это глупо, и расхохотался сам: положение его было более смешное, чем нелепое – ведь под такой кирпич, внезапно спрыгнувший с крыши, может угодить кто угодно, не только мичман – даже капитан первого ранга.

На память о сбежавшей курице чете Коваленко осталась только куриная голова с сизыми веками, наползшими на рыжие помутившиеся глаза, и голодно распахнутым клювом. Само тело, оказавшееся таким прытким, с жилистыми голенастыми ногами и плохо прикрытой жидким пером гузкой, супруги Коваленко так и не нашли.

Душистый куриный шашлык, посыпанный красным перцем, о котором так мечтал мичман, пришлось заменить американской тушенкой, что по мнению Полины, было нисколько не хуже.