Три года в аду. Как Светлана Богачева украла мою жизнь

«Мне надо в лес, выключить телефон и писать шутки. Я не могу. Почему я не могу оставить ее еще с кем-то?»

«Танечка, я понимаю, я вас об этом изначально предупреждала, что будет ад».

«Я знаю. Объясните, почему я не могу оставить с кем-то? На пять дней».

«Она сейчас на пределе, неврит хуже, чем при предыдущей химии. Она вам доверяет и ради вас как-то собирается. Если с кем-то – это с тем, кому так же доверяет. Пожалуйста, очень прошу, до поездки на процедуру не оставляйте ее надолго. Простите, но, насколько я ее успела узнать, она ничего делать для себя сейчас не будет, я разговаривала по телефону, она слезами захлебывается».

«Черт».

«Простите, это звучит жестоко, очень. И нечестно. Но вы уже ввязались, нельзя сейчас ее бросать, это самый тяжелый период».

«Ладно, я подумаю, что делать. Лиз, я боюсь, что тогда просто будет два трупа».

«Простите, это правда жестокость огромная, но вы уже ввязались, и если мы не сможем продолжать сейчас, смысл было начинать?»

Каждое новое сообщение Лизы отзывалось острой болью в груди. Слезы подступали к глазам. Я старалась заглушить обиду, но не получалось. Такого я не испытывала, наверное, с детства. Я чувствовала себя ребенком, у которого отобрали конфету, а потом отпинали ногами и бросили лежать на улице. Она не понимает. Она не представляет мое состояние, не знает, что я делаю для Светы каждый день. Я не выдержу. Я просто не смогу. Я понятия не имею, откуда черпаю силы, чтобы не только продолжать заботиться о Свете, но хотя бы просто открывать глаза и поднимать свое тело по утрам. Мне нужен отдых.

«Лиз, у меня все оплачено, мне необходимо чуть-чуть отдохнуть. Я ее не бросаю».

«Я понимаю, Тань, правда, если бы все не было так критично, я бы не просила. Сейчас за ней нужно прям вот ухаживать, кормить по часам и поддерживать, я знаю, как это тяжело. Но сейчас правда надо. В июне я с ней поживу две недели, сможете съездить куда угодно. Хотите, я куплю вам тур с июня куда скажете?»

«Некому будет уже покупать».

Я задыхалась от слез. Я ненавидела их всех. И Свету, и Лизу, и Глеба Когановича. Но понимала, как будет правильно. И потому написала:

«Ладно, я останусь».

«Не сидите дома, вам необходимо жить своей жизнью, но до июня правда. Вы должны быть в зоне доступа».

«Вот я и хотела пожить».

«Простите, Тань, я сволочь. Но эту неделю надо это делать в границах города».

«Все, я поняла».

«Тань, пожалуйста, три недели продержитесь, занимайтесь делами, отвлекайтесь. В июне сможете уехать куда угодно. Пожалуйста».

«Я не знаю, как вам верить. Вы в нее не верили ни разу. Почему я должна вам сейчас верить, что все действительно так плохо?»

Мне казалось, что Лиза нагнетает. Что она просто хочет, чтобы за Светой все время пристально следили. Может, она решила, что я драматизирую свое состояние?