Три короба правды, или Дочь уксусника

Фаберовский шелкнул рычажком выключателя и зажег лампу в буквенно-оптическом телеграфе и, порывшись в чемодане с кассой, составил слово «АРЕСТОВАЛ». После демонстрации неведомому агенту слова «ПОДОЗРЕВАЕМЫХ» в зале замелькали фонарики, и сразу человек восемь сорвалось со своих мест и бросилось к выходу. Среди них поляк с удивлением усмотрел и обоих генералов-балетоманов. Из великокняжеской ложи бельэтажа зааплодировал бухарский эмир. Встретившись с Фаберовским взглядом, эмир усмехнулся в черную бороду и, отцепив с груди большую звезду, покачал ею в воздухе, зажав между двумя пальцами. Поляк поклонился, прижав руку к груди, и обернулся к барышне.

Варенька сидела ни жива ни мертва, прикрученная бечевкой к стулу, и пучила глаза от удивления. Рот ее был заткнут белой нитяной жандармской перчаткой.

– Что, курва драная, убить меня захотела? – заорал на нее трясущимся от бешенства голосом Фаберовский. – Не на таких напала! Это кто там сказал внизу: «Потише»?

Он перегнулся через барьер.

В оркестре возникло замешательство, музыка расстроилась, и стало слышно, как на сцене переминается Дроссельмейер, пытаясь попасть в изменившийся ритм. В ложу постучали, и в приоткрытую дверь сунулся жандарм.

– Вот, ваше благородие, вы инструментик свой в коридоре забыли. – Он поставил в угол сковородник с зеркалом. – Ну что, отвести барышню к полковнику Ширинкину?

– Нет, я сам ее допрошу.

– Тогда позвольте-с у барышни перчатку забрать. Нам без нее не положено-с. Взамен могу платок предложить. – Жандарм порылся в кармане шаровар и достал скатанный в плотный шар засморканный носовой платок.

– Не надо! – просипела Варенька, с ужасом скосив на это орудие пытки глаза. – Я буду молчать.

– Вы будете говорить! – рявкнул на нее поляк и знаком велел жандарму убраться. – Кто вы такая?

– Варвара Алексеевна Мартынова, – пролепетала Варенька.

– Где вы проживали до ареста?

– На 8-й линии, в доме Мизулиной.

– Кто те двое, что были с вами?

– Соломон Варшавчик, слушатель Военно-медицинской академии, и Леонид Аксентьев, студент Технологического института.

– Как вы связаны со Свято-Владимирской лигой?

– Никак, – всхлипнула Варенька. – И руки у меня затекли.

– Привыкайте к кандалам. Учтите, вы зря запираетесь. Из этих двоих сейчас все вынут, и они же на вас все и свалят.

Поляка немного отпустило, и он присел на стул.

– Сколько вас еще здесь в театре?

– Мы втроем были, и еще Ксения Соловейчик и Ольга Храневич с Григорием Устрицыным, хозяином теплой портомойни у Морского корпуса. У них места на галерке на той стороне.

– Кто такой Митенька, который покушался на нас сегодня на Конюшенной? Кто его сообщники?

– Я не знаю никакого Митеньку… Мы не собирались ни на кого покушаться… Мы хотели из ложи балет посмотреть!

– Врешь, курва, – снова стал закипать поляк. – Я сам слышал, как ты с этими двумя следили за тем, приедет царь или нет. Молчать там, внизу!

Фаберовский схватил сковородник и опустил его за барьер.

– Ты, плешь в бакендбардах! Еще раз подашь голос, я спущусь вниз – и ты у меня по этапу загремишь!

Вытянув сковородник наверх в ложу, поляк поймал испуганный взгляд Вареньки.

– Изобретение жандармского ротмистра Целибатова, – сказал Фаберовский. – Для осмотра женского полу на предмет хранения адских машин и револьверов под юбками без снятия оных. Я последний раз спрашиваю: кто такой Митенька?!

Варенька вдруг разрыдалась, затряслась вместе со стулом.

– Мы иногда сюда забираемся, когда здесь охранников нету. А их никогда не бывает, если Его Величество в театр не приезжает. У Соломона ключ от его комнаты как раз подходит. Мы уже раза три отсюда балет смотрели. А вы на нас набросились, как на злодеев каких. Прошлый раз нас охранник просто вытурил, когда мы думали, что его не будет. Соломон ему пиво из буфета принес, и все. Господин жандарм, отпустите меня домой…

Было ясно, что все это – чистая правда. Фаберовский растерянно оглядел темный зал. Бухарский эмир помахал ему платочком, а Артемий Иванович сидел в свой ложе, спиной к сцене, и чокался стаканом с кухмистером. Там царило полное семейное согласие. На сцене Щелкунчик ломал себе зубы об очередной орех.

«Сейчас сдохнет!» – подумал Фаберовский, глядя на его выверты, и стал лихорадочно искать в зале Сеньчукова. Кресло в партере, где он сидел полчаса назад, было пусто, и только измятая афишка белела на голубом бархате сидения. «Уж не отправился ли он по мою душу? Или по душу пана Артемия?»

– И надо же было вам именно сегодня полезть сюда в ложу! – сказал Фаберовский, подходя к всхлипывавшей барышне и развязывая веревки. – Хотите пива? Только у меня стакан один.

– Хочу, – ответила Варенька, разминая затекшие кисти. – А у вас много пива осталось?