Три короба правды, или Дочь уксусника

– А я тебе о чем говорю?! У меня этот Борхвардт всю пищу и напитки с Рождества пробует, и уже третий день его рвет почти от всего, что ему дают. Я третий день уже езжу к Вердеру обедать, а ты представляешь, чем там кормят. Уже начинают поговаривать, что я против альянса за союз с Германией. Хоть сайки в лавке покупай!

– Не понимаю, что тут у вас творитcя! Куда смотрит охрана!

– Куда смотрит?! Да в мою карету бросали бомбами прямо под окнами этого конвойного глухаря, а он даже не проснулся! Мы можем охранить себя только сами. Я вот что тебе скажу: заказывай синие кушаки, отбирай офицеров себе из Морского гвардейского экипажа, да с завода Берда панельную охрану.

– Я лучше водолазов отберу, – сказал Алексей.

– Ты водолазов направь дно под Иорданью проверить, а то, говорят, изобрели какую-то механическую рыбу, которая может лед мгновенно пропилить или бомбу подводную подложить. Заговорщики на все готовы, я знаю, что руководит ими тот самый Степан Батышков, который при батюшке в Зимнем дворце взрыв устроил.

– Лучше бы я в Берлине остался, – угнетенно сказал Алексей Александрович. – Разве можно чувствовать себя в безопасности, когда от охраны толку, что от этих зайчиков барабанщиков и пряничных солдатиков.

И великий князь безвольно махнул жирной рукой в сторону сцены, где серые мыши пожирали войско Щелкунчика. Появился Мышиный король, приветствуемый своими подданными, а Щелкунчик призвал к оружию свою старую гвардию из оловянных солдатиков. Алексей Александрович больше не мог смотреть представление. Подавленно и молча посидев с минутку, он встал и сказал брату:

– Послушай, а ведь и в ложу могут сверху бомбу бросить. Пойдем лучше в салон. Матильда все равно только во втором акте танцевать будет.

И оба великих князя удалились из ложи. Фаберовский отложил бинокль и обернулся к барышне.

– Шли бы вы, Варенька, обратно к себе на галерку, – сказал он, наклоняясь над кассой. – Добром сегодня не кончится. Мне будет неприятно, если, вдобавок к вашим сегодняшним неприятностям, вас еще и пристрелят. На том свете мне и одному нескучно будет.

– А я останусь с вами. Мне прекрасно виден отсюда балет. И мышей, и солдатиков. А вы знаете, что на них не хватило учеников балетной школы и на каждый спектакль доставляют воспитанников Финляндского полка? Соломон говорит, что директор императорских театров сам костюмы для них рисовал.

– Пакостник ваш Соломон, – сказал Фаберовский. – Подавайте мне тогда по очереди буквы из этой кассы: «БУДЬТЕ ГОТОВЫ ОНИ ВСЕ ЗДЕСЬ»

– Кто они?

– Убийцы. Давайте быстрее.

Внизу опять зажглись потайные фонари, и началась беготня.

– Ну что ж, теперь остается только ждать, – сказал Фаберовский. – Когда там антракт?

– Видите, зала превращается в еловый лес зимой. Сейчас будет вальс снежных хлопьев, и первое действие закончится.

Условный стук на мотив «Боже, царя храни» известил о прибытии чинов охраны. Вынув сковородник, Фаберовский впустил двух охранников в штатском.

– Полковник Ширинкин просил срочно сообщить, на каких местах сидят злоумышленники и сколько их.

– По крайней мере, двое. Один находится в великокняжеской ложе, а второй, капитан Сеньчуков, до начала спектакля сидел в партере, но сейчас покинул свое место.

Охранник включил аппарат и, лихо набирая слова, протелеграфировал что-то в зал.

– Полковник велел вам до антракта оставаться здесь, а потом – на доклад к Черевину. Мы посадим своих людей в соседнюю ложу и на галерку, и дополнительно выставим жандармов в коридоре. А дверь не закрывайте, лучше приоткройте ее гостеприимно.

– Дзенькую, – зло сказал поляк. – Может, мне еще мишень на спине нарисовать?

– Это необязательно, – сказал охранник и вместе с коллегой покинул ложу.

– Ну вот, – облегченно вздохнул Фаберовский. – До антракта мы почти в безопасности.

На сцену, громко топоча, выбежали пять дюжин молоденьких танцовщиц, одетых в белые туники, усеянные комьями пуха. Сверху они казались толстыми и коротконогими, были хорошо видны картонные обручи с торчащими во все стороны лучами, также обклеенные пухом. В руках у каждой был ледяной жезл с пучком распушенных перьев, долженствующих издалека изображать снежный вихрь.

Заиграл вальс, и откуда-то сверху, из-за драпировки, комьями посыпался на сцену пух. Несколько пушинок сквозняком занесло к Фаберовскому в ложу, а одна даже прилипла ему на потный нос. Юные танцовщицы хаотически кружились по сцене, то образуя какие-то фигуры, выглядевшие сверху как кучки, звездочки и тут же рассыпавшиеся хороводики, то вдруг выстраивались в несколько линий, которые сходились и пересекались между собой. Затем снежинки внезапно сошлись все вместе, составив рождественский крест. Из-за кулис донесся ломающийся детский бас воспитанника-финляндца: «Ох, ядрить твою, сапоги порвал! Миша, дай бечевочки!»

– А у вас рыльце в пушку, – улыбнулась Варенька, сняла перчатку и двумя пальчиками дотронулась до пушинки на носу у поляка. За сценой зазвенел хор ангельски чистых детских голосов.

– Степан, ты в антракте в буфет пойдешь?