Три короба правды, или Дочь уксусника

– А нельзя, – поинтересовался Артемий Иванович, закрывая ухо руками, – раз уж конвой прибудет, попросить их взять штурмом одно местечко? Тут, по соседству?

– Уж не на Николая ли Ивановича Королькова вы в обиде? – спросил Черевин, впервые за весь вечер улыбнувшись. – Полно, его уже и в городе нету, он все билеты распродал, да к себе на Поклонную гору поехал.

– Как я вас люблю, ваше превосходительство, – качнулся к генералу Артемий Иванович, так что тот испуганно вскочил с диванчика. – Это я пьяный, или всем так хорошо?

– Это тебе хорошо! – снова разозлился Черевин. – А кругом всем плохо, потому, что они не могут позволить себе даже рюмочку пропустить! Убирайся с глаз моих!

– А мне чего делать? – спросил Фаберовский.

– Идите к себе наверх, да смотрите в оба, может, еще что усмотрите. Охрану я вам оставлю на всякий случай, но Борхвардта явно теперь не на вас натравливают. Я буду в буфете в бельэтаже.

– Степан, дай денег, – высунулся из-за портьеры Артемий Иванович, когда Черевин ушел. – Последние за ложу отдал. Попросил полицмейстера, скотину, билеты достать, так божится, что нету. Отправил меня к какому-то Королькову. Сидит вот такая харя на втором этаже, отдельный кабинет, самовар… Она тут, в «Угличе», за каналом в Литовском рынке засела… «Вы знаете, говорит, господин хороший, что продаю я билеты по особо возвышенным ценам». Как назвал мне это возвышенную цену, так я и сел. Показал ей лист. А оно мне отвечает: «У нас-де дело коммерческое, мы политикой не занимаемся. Пусть ваше начальство в кассе билет оставляет». Пришлось мне в его жирную харю револьвером тыкать. Только так он цену и сбавил.

– Ты мне сейчас глаз револьвером выбьешь!

– И все равно в два раза дороже вышло.

– Не дам я тебе денег.

– Тогда пошли вместе в буфет. Мне надоело с ним про привокзальный буфет разговаривать. А она, дура, думает, что люстра может на публику упасть.

И Артемий Иванович повис на Фаберовском. Поляк пожал плечами, и они вывалились в променуар. Из ложи, где должна была сидеть Сеньчукова с папашей-уксусником, вышел Дурново.

– Вы сами подписали себе приговор, – сказал он, и из ложи дрожащий голос Сеньчуковой ответил:

– Как вам будет угодно, ваше превосходительство.

Фаберовский увидел, как лицо Петра Николаевича перекосилось со злобы, он сильнее распахнул дверь, чтобы хлопнуть ею на весь театр, но подошедший к ложе Феррейра де Абреу величественно подал ему монету, приняв за капельдинера, и вошел внутрь.

* * *

В буфете было много народу, но публика сторонилась столика, за которым восседали Фаберовский с Варенькой и Артемий Иванович. Многие предпочитали стоять, держа в руках бутерброд, чем приближаться к ним ближе чем на сажень.

– Ты, Степан, мне настроение портишь! – на весь буфет выкривал Артемий Иванович, глядя на хмурую физиономию поляка. – Ты мне жизнь портишь! Господа, он портит мне жизнь! Подойдите сюда и взгляните на него!

Публика отступила от столика еще на шаг, а все гвардейские офицеры и крупные чины исчезли из буфета, словно бы их там никогда и не было. Артемий Иванович встал, держась за спинку стула.

– Своими постными харями вы все мне тут жизнь портите!

– Это мы сейчас узнаем-с, кто кому жизнь портит, – сказал кто-то в толпе срывающимся от злости голосом. – Господа жандармы, вот сюда пожалуйте-с.

Жандармы растолкали публику и, увидев Артемия Ивановича, стушевались на секунду, а затем стали внимательно и строго рассматривать публику.

– Пойдем, что ли? – сказал один из жандармов видом посмирнее.

– Еще чего! – ответил второй. – Видел, как Ерофеев и Пантелеев двоих сволокли. В приказ точно попадут. А мы с тобой чем хуже?

Жандарм приосанился и гаркнул:

– Кто тут нас зазря вызывал?!

Никто не ответил. Только Артемий Иванович произнес в тишине, качнувшись к жандарму:

– А давай, любезный, мы их всех в кутузку сволокем. До единого!

Фаберовский понял, что пора вмешиватья. Надо было срочно отвлечь чем-то Артемия Ивановича, и поляк не придумал ничего лучше, как предложить пану Артемию показать почтенной публике, как лягушка икру мечет. Ему припомнился румын с дрессированной обезьяной на ярмарке в Петрокове.

– Пан Артемий, – позвал поляк. – Покажи лучше…

Уж как лягушка икру мечет, Артемий Иванович знал. Поэтому изображенная им картина – надутые щеки и красная от натуги рожа – вызвала бурю восторга.

– Пусть пан Артемий покажет, как бабы в бане парятся!

– Как чухонец дымоход чистит!

– Как профессор прививки от дурости делает!

Артемий Иванович растерялся. Хохот в публике смолк, только Варенька никак не могла остановиться, рыдая от смеха в платок.

– У меня и шприца нету, господа, и купорос не разведен…

– Тогда покажите, как немец часы заводит! – опять попросил кто-то и публика залилась смехом.

– Как г-н Андреев на балалайке играет!

– Как кайзер Бисмарка прогоняет!

– Как г-жа Никитина с прививкой фею Драже пляшет!

– Как мужик с медведем из-за улея дерутся.