Три короба правды, или Дочь уксусника

– Отрава? – Владимир Александрович закашлялся и встал из-за стола. Набитое едой брюхо мешало ему выпрямиться, поэтому он так в полусогнутом положении и вышел в соседний Белый зал. Зал был почти пуст, только у окна стоял и курил император, беседуя через переводчика ротмистра Асфендиарова с бухарским эмиром. Сам не маленького роста и довольно тучен телом, эмир выглядел столь же солидно, как и царь, но несравненно более пышно в своем расшитом золотом зеленом халате и чалме. Сперва эмир жаловался, что третьего дня видел возмутительную картину прямо под окнами своих покоев во дворце: возница уморил прекрасного рысака у него на глазах. Эмир даже хотел выбежать и посадить негодяя собственными руками на кол, но вспомнил, что он в гостях, и не стал этого делать. Поскольку единственной страстью эмира были лошади, а Государь их терпеть не мог, вскоре они перешли на разговор о своих наследниках, сидевших тут же неподалеку на диване. Цесаревич Николай Александрович, плечи которого украшали теперь полковничьи погоны, чувствовал себя настолько превосходящим умом и положением десятилетнего мальчишку в халате и чалме, сидевшего с ним рядом, что не мог позволить себе снизойти до разговора с ним. Да и вряд ли тот знал какой-нибудь язык кроме родного.

– Я думаю, что мы определим юного принца в Николаевский кадетский корпус, – говорил император эмиру. – Вашему высочеству следует самому посетить это заведение и познакомился с начальствующими лицами. Полагаю, вам понравится. А чтобы во время учебы к нему относились с должным почтением, я намерен официально утвердить его наследником бухарского престола. Кто останется при нем в Петербурге?

– Осман-бек караул-беги.

– Ага, – кивнул царь. – Караул-беги. Со своей стороны мы назначим к нему воспитателем полковника Демина. Я лично набросаю программу обучения вашего наследника.

– А когда его можно будет забрать домой? – спросил эмир.

– Сразу по выходе из корпуса, через пять лет.

– Это очень долго, – покачал головой эмир. – А нельзя как-нибудь побыстрее? Года за три? Ему нужно выучить только русский язык и военные предметы. Я человек цивилизованный, поэтому не хочу обременять наследника лишними знаниями. Будущему эмиру не нужны всякие астрономии да электричества, они могут расшатать его еще не устоявшуюся в исламе душу.

Тут Государь заметил брата и отвлекся от разговора. Владимир Александрович покачивался перед большим камином, держа передо ртом сложенные щепотью пальцы, будто собирался креститься, и судорожно думал. Думы его были не о великом искусстве живописи, и не о столь же великом искусстве кулинарии, хотя отчасти были связаны с ним, и даже не о судьбах династии: он думал о том, действительно ли Минни знала, что спаржа была отравлена, и не совершит ли он непростительной ошибки, избавившись от этого упоительного чувства чрезмерной сытости и снова возвратя себя в голодное состояние.

– Ники, возьми Тюря-джан и пойдите в детскую, поиграйте, – велел царь своему сыну и тот с неохотой встал и взял мальчишку в чалме за руку. – Поручик, сопроводите их на случай, если сыну эмира потребуется о чем-то попросить.

Великий князь заметил уходивших из зала наследников, и чалма с парчовым халатом на бухарском принце напомнила ему, что после завтрака он с Алексеем Александровичем и другими великими князьями должен нанести бухарскому эмиру ответный визит, а, значит, там его наверняка накормят. Владимир Александрович решительно сунул пальцы в рот. Вышколенный лакей невозмутимо подал великому князю мокрую салфетку.

– А я свой брат не травиль, – смущаясь своего плохого русского, сказал императору эмир. – У нас тоже так было принято – брат брата резаль, один на трон сидел. А я не резаль. И не травиль. Я их крепость Арк посадиль, они там сидят. Ты тоже брат крепость посади. Посмотри, у тебя же хороший крепость.

Эмир обернулся к окну.

– Да если его в крепость посадить, он там через неделю с голоду помрет, – рассмеялся царь.

Из Малахитового зала вышла Мария Павловна с генерал-адмиралом.

– Меня отравили, – сказал жене, тяжело дыша, Владимир.

– По-моему, ты просто обожрался, Вольдемар. Я сидела напротив, на тебя было страшно смотреть. Ты жрал как голодный фольк.

От жалости к пропавшему завтраку у великого князя защемило в желудке, и он бросил тоскующий взгляд на деликатно прикрытый шелковым каминным экраном очаг.

– Я тебе, Алексей, если что, завещаю свою царскую власть, – сказал он брату.

– Да что ты мне можешь завещать! – отмахнулся тот.

– Мне сегодня ночью приснился страшный сон, – сказал Владимир Александрович и, взяв под руки жену и брата, повел их прочь. – Будто бы я сижу сегодня за столом, а перед нами танцует кордебалет снежных хлопьев в корсетах. И вдруг одна из них подносит на подносе царю мою собственную голову, запеченную на болгарский манер как баранью, с маслинами в глазах.

* * *

– Ну, что тут у нас произошло? – спросил Путилин, заглядывая в гостиную.

– Вот, Иван Дмитриевич, – вышел ему навстречу Вощинин. – Ограбили бразильского секретаря. Проходите, кабинет вот здесь.