Три лишних линии (СИ)

      Лазарев был не особо рад: он привык к свободной жизни и отсутствию ответственности за кого бы то ни было кроме себя самого; его вовсе не приводила в восторг мысль, что теперь придётся проверять, выполнены ли домашние задания, готовить подходящую ребенку еду, забирать вечером из секции и делать ещё кучу вещей, от которых он долгие годы был избавлен. Но потом именно то, что сначала напрягало больше всего — необходимость заботиться о другом человеке, сотнями маленьких острых крючков зацепила, притянула и не отпускала уже никогда. Через несколько месяцев Лазарев уже знал, что не вернёт Илюху. Он не хотел, чтобы сына в очередной раз бросили, а вовсе не из боязни, как многие думали, что Ирка промоет ему мозги и обратит в свою очередную веру: Илья обладал к этому изрядной устойчивостью. Лазарев сам удивлялся, откуда в нём это было — и он сам, и Ирка были людьми довольно впечатлительными, не особо прагматичными и в общем и целом подверженным чужому влиянию; Илья же крепко стоял ногами на земле, и внутри лёгонького мальчишеского тела жил упрямый, недоверчивый и шустрый мужичок. Лазарев всегда воспринимал его именно так; ему даже иногда казалось, что Илья старше его, а не наоборот; они всегда были больше друзьями, чем отцом и сыном.

      Кирилл был совершенно другим. Лазарев теперь понимал, насколько глупы были его первоначальные страхи, вся эта ерунда вроде: это то же самое, что трахать своего сына. Ничего общего. Сейчас, когда у него было время подумать, он понимал, почему его так болезненно возбудила мысль о том, что их с Кириллом мог кто-то видеть. Потому что их секс мог казаться грязным и ненормальным только кому-то со стороны, ничего не понимающему третьему лицу. Поэтому Лазареву пришлось ввести в их систему наблюдателя, как в квантовой теории, чтобы поменять её состояние. Сам он ни на секунду не заблуждался и не видел в Кирилле Илью.

      С чего он вообще решил, что станет принимать одного за другого? Уже в сауне было понятно. А он с каким-то мазохистским удовольствием заставлял себя искать сходство и изводил самого себя, потому что в этом было что-то ненормально-притягательное, стыдное и сладкое. Может быть, так прорывалась наружу вина за то, чего он ещё не совершил, а только собирался сделать.

      Теперь Лазарев знал, что выдать себя за другого человека, пусть даже имея потрясающее внешнее сходство, невозможно. Вернее, возможно в двух случаях: во-первых, если ты притворяешься перед человеком, который очень поверхностно знает твоего двойника; во-вторых, если ты герой фильма или книги. Лазарев мог увидеть на месте Кирилла Илью лишь на какие-то доли мгновения, когда странным образом совпадали выражение лица или жест. Каждое такое мгновение било как разряд тока, но их — этих ослепительно-ярких мгновений — было мало. Кирилл словно бы состоял из одних только отличий от Ильи. Да, у них были похожие, едва ли не идентичные лица, похожие волосы и даже причёски — если можно было назвать причёской банальнейшую короткую стрижку, но всё остальное… Каждое движение, поворот головы, манера улыбаться, мимика, взгляд, голос и интонации, какие-то необъяснимые и неуловимые вещи вроде общей напряжённости лица при разговоре и уровня нервозности, которые Лазарев не знал чем и мерить, — всё это делало Кирилла совершенно другим человеком. Их просто невозможно было спутать — по крайней мере, Лазареву. И он был уверен, что встреть Кирилла Анна Аркадьевна или одноклассники Ильи, они лишь в первую секунду поверят, а потом сразу раскусят обман. Почувствуют фальшь, почувствуют другую начинку, отличный характер внутри.

      Почему-то именно вот эта, внутренняя разница делала Кирилла другим, хотя были признаки куда как более очевидные: густота волос, оттенок кожи, форма зубов, родинки не в тех местах, рисунок оволосения на теле… Пальцы, в конце концов. Совсем другие пальцы. Лазарев наверное, поэтому так долго смотрел на них в тот раз: это были руки другого человека, не Ильи, с другой формой ногтя, другими пропорциями.

      Но это всё были мелочи, заметные ему одному. Другие — на это и был расчёт — не увидят разницы.

      Расчёт, пришедшее в голову простое решение, не нравился Лазареву. Он продолжал надеяться, что ему не придётся доводить всё до конца. Он поэтому и начал опять собирать бумажки для суда. Николай Савельевич дал ему два месяца — вдруг дело успеют рассмотреть? Конечно, не обязательно в его пользу. Но он поизучал этот вопрос в интернете: случаи отмены запрета в судебном порядке были, и много.

      Против первых поездок Ильи за рубеж Ирка не возражала: писала согласия и на въезд в Испанию, и на въезд в США. На третье лето, хотя Лазарев планировал отправить Илью в летнюю языковую школу на Мальту, ничего не вышло: Ирка в очередной раз куда-то пропала. Сначала Лазарев честно пытался её отыскать, потом махнул рукой, поняв, что даже если сейчас она объявится и подпишет разрешение, Илье до начала учебного года уже всё равно не успеть, а потом решил вместе с ним скататься в Турцию — туда разрешения от второго родителя не требовалось.