Три месяца, две недели и один день

Мне хочется сказать ей ещё очень и очень многое. Но сил больше нет. Я более не помню, что собиралась сделать и зачем изначально встала с кровати, собрав их буквально по крупицам. Остаётся лишь мгновенно, ни с чего навалившаяся усталость и понимание, что даже сейчас на меня не могут или сознательно не желают смотреть под другим углом. А если бы она знала всё… Нет, я не могу думать ещё и об этом. Что бы я ни делала, согласно её мнению, для её сына всё и всегда будет неправильным и недостаточным. Она окажется на седьмом небе от счастья лишь тогда, когда я умру или, по крайней мере, не буду рядом. Что ж, я вполне могу доставить ей такую радость. Хотя бы раз в жизни поступив единственно верно.

Глава тридцать четвёртая

Я вовсе не имел в виду то, что сказал, Лив. Я не хотел, чтобы это так прозвучало. Мои слова не означают, что ты должна уйти. Я не переживу, если ты так поступишь. Пожалуйста, останься. Мне не всё равно, что ты не со мной и не с ним, но я готов ждать столько, сколько потребуется. Только не уходи, ладно? Я прокручиваю это снова и снова в своей голове, неспособный мысленно остановиться, пока иду по коридору к её палате. Сейчас ещё довольно рано, но так я буду рядом, когда Лив только проснётся, и, может быть, мы сможем поговорить. Найти ускользающую связь и понимание, не дать этой нити порваться до конца. Я уже не знаю, как позволил себе сказать те слова. Я, конечно, был расстроен, уставшим после первой ночи с ребёнком, когда он просыпался каждые несколько часов. Всякий раз непременно проходило гораздо больше одной минуты прежде, чем я вставал к нему, и ко мне кто-либо приходил, но я не должен был злиться. Я знаю, для неё всё сложно и трудно. Мне надо было сдержаться. Я смогу сделать это теперь. Сохранить спокойствие и терпение, пытаясь достучаться до неё, когда она проснётся. Но Лив оказывается уже неспящей, если она вообще спала. Находящейся вне больничной кровати. Одетой в уличную одежду. Поблизости не видно ни её халата, ни других немногочисленных вещей, захваченных мною из дома той ночью. Сидящая на краю мятой постели и склонившаяся над листом бумаги с ручкой в руках, она слишком быстро выпрямляется в полный рост, тут же хватаясь за живот под бежевой толстовкой правой рукой, и мгновенно становится визуально потерянной. Словно что-то идёт не по плану.

— Что ты делаешь? — зачем она оделась? И куда собралась? Я спрашиваю это сам у себя, но думаю, что в глубине души, где-то очень глубоко внутри знаю ответ.

— Папа ждёт меня внизу.

Она опускает глаза вниз, будто я не заслуживаю того, чтобы смотреть мне в лицо, говоря всё это. Моё сердце, то сердце, что корило себя за импульсивность и некоторую чёрствость и собиралось извиниться, при необходимости упасть в ноги, лишь бы удержать эту женщину на каких угодно условиях, на её условиях, если иначе будет никак… Это самое сердце разбивается на кусочки. Они разносятся по кровеносным сосудам по всему организму от боли прежде всего за моего ребёнка. За ребёнка, который всё равно наш общий. И её в том числе. По сравнению с этим по поводу себя я почти что ничего не чувствую.

— Ты это собиралась написать в своей записке?

— Я не знаю.

— Что с тобой произошло? Я тебе что-то сделал? — мой голос фактически нейтральный, и, наверное, это не есть хорошо, но я кажусь себе мёртвым или умирающим. Кричать просто нет сил. Я думаю, что задохнусь, если начну. Подавлюсь воздухом, что будет пытаться поступать в лёгкие.

— Нет. Нет, ты ничего мне…

— Что же тогда со мной не так?

— Дело вовсе не в тебе, Дерек.

Поднимая взгляд, она тянется к моей рубашке на левом боку, но я отступаю, потому что не собираюсь позволять ей дотрагиваться до меня, если всё это почти кончено. Мы двое, мы трое, наша семья, отношения, которые были и ещё могут быть воссозданы вновь, и связь, что находят далеко не все, в то время как она отказывается от неё. Эта и все подобные ей фразы стары, как мир. За ними всегда следует «но». Я люблю тебя, но… Я не считаю тебя в чём-либо виновным, но… Я не злюсь, но…

— И ты ждёшь, что я этому поверю?

— В этом мире не всё крутится вокруг тебя, — Лив говорит это так, будто её жизнь даже в течение короткого и продолжительного времени никогда не была связана с моей, а в ней не развивался мой ребёнок, вышедший из её тела два дня назад. Будто всё это мне просто приснилось, показалось, померещилось. Она не выглядит женщиной, любившей меня, любящей сейчас и желающей всё это преодолеть, разобраться, решить. Принять и мою, и не мою помощь.