– А, ну вот, тем лучше… Я думал, что он психует потому, что хотел, чтобы тут был его авторишка, который к тому же и его парень, а тот, наоборот, уехал в Милан, изображать из себя талантище. Вот он и изнывает от ревности. Ничтожество, которое ощущает себя Опрой Уинфри из Торпиньяттары и хочет, чтобы думали только о нем!
– Понятно…
Про себя я думаю, что эти двое идеальны и сделают отличную передачу: они дополняют друг друга.
– В любом случае хорошо, не волнуйся, отрепетируем всю передачу без перерывов, тогда вам будет понятней, как это работает.
– Хорошо, отлично.
Он мне улыбается, делает последний глоток и поднимает стаканчик:
– Спасибо за кофе!
– Спасибо тебе.
Я иду к Джорджо и, подмигнув, даю ему знать, что все в порядке.
– Хорошо, отлично.
И тут мы видим, как в студию возвращается Риккардо. Он берет свою папку и устраивается перед центральной камерой. Но какой-то толстяк из первых рядов начинает горячиться:
– Э, нет, черт побери, вы мне обещали. Вы мне еще с утра твердите: «Потом, потом», но здесь продолжаете вести себя так, будто меня нет.
К нему подходит студийный ассистент Леонардо и спокойно разговаривает с ним вполголоса, пытаясь успокоить. Какое-то время кажется, что толстяк понимает его объяснения, но потом он улыбается и начинает снова:
– Ты очень милый, но мне на это наплевать, понял? А этими семьюдесятью евро в день я подотру себе жопу.
Режиссер, который до этого держался в стороне, вмешивается в скандал и говорит в микрофон:
– Ты закончил? Нам не нравится твое шоу, хотелось бы продолжать работу.
Риккардо, стоящий перед пюпитром, открывает, можно сказать, рот, приходя то ли в обморочное, то ли в восторженное, то ли зачарованное состояние.
Толстяк поворачивается к режиссеру, поднося правую руку к уху:
– Что-что ты сказал? Я не очень понял…
– Что тебе пора кончать.
– А если нет? Нет, ты мне объясни, что будет, если нет?
И он, озлобившись, идет вперед.
Услышав эти слова, я моментально вспоминаю Сицилийца, Хука, Манчино, Банни и всех остальных… Как они заводились от пустяков и тут же давали волю рукам. Так что я сразу же спускаюсь вниз, тогда как режиссер кладет микрофон на монитор и быстро и решительно идет толстяку навстречу. Но я оказываюсь быстрее и его опережаю, становясь между Леонардо и тем типом.
– Привет… Я Стефано Манчини, продюсер этой передачи.
Я протягиваю ему руку. Он немного колеблется, но, увидев, что я спокоен, невозмутим и улыбаюсь, пожимает ее, не очень понимая, что еще сделать.
– Очень приятно, Джури Серрано.
Рука у него большая, он выше меня, крупнее. У него темные напомаженные волосы, черные глаза. Если и делать это, то сейчас. Я должен врезать ему кулаком прямо в горло, чтобы он задохнулся, потом дать по коленке, чтобы упал, а потом добить его, уже лежачего. О чем я думаю? Я же продюсер этого шоу! Я не имею права запачкать студию кровью. Что тогда обо мне скажут? А Ренци? Что он обо мне подумает – учитывая то, что мы уже сделали? Так что я улыбаюсь этому Джури и вежливо его прошу:
– Пожалуйста, давайте выйдем. Так мы поговорим спокойней, правда же?
И он становится другим, ничего больше не говорит, берет свой пиджак, лежащий на сиденье, и выходит со мной. Пройдя мимо будки охранника, мы, очутившись во внутреннем дворике, останавливаемся на дорожке.
– Ну так и в чем дело?
– В чем дело, в чем дело… Да в том, что сегодня утром, на рассвете, мне пришлось выехать из Милана, чтобы я тут сидел, как кукла. Мой агент, Пеппе Скура, меня уверял, что в этой передаче я что-нибудь сделаю.
– А как это? И что, извини, ты должен был бы сделать?
– Откуда мне знать? Ну, наверное, быть ведущим или, на худой конец, соведущим, да хоть ассистентом на шоу, но в любом случае быть на сцене, действовать, а не сидеть и хлопать в ладоши…
Меня разбирает смех. Ведущим? Соведущим? Ассистентом на шоу? Я пытаюсь сохранить серьезность, но как ему это вообще пришло в голову? Он очаровательный парень, но действительно олух. Пеппе Скура отсидел в тюрьме за мошенничество: вокруг него собиралось множество красивых парней и девчонок, боготворивших его так, словно он был халифом телевидения, хотя временами он посылал парней сопровождать гомосексуалистов, а девушки заканчивали там, где услуги оказывались какими угодно, но только отнюдь не профессиональными.
– Слушай, Джури, мне жаль, но нас никто не предупредил, мы ничего не знали про эту роль.