Три минуты до судного дня

Муди тоже находилась в кабинете, когда я сообщил новости, а Джей был слишком старомоден, чтобы вести себя не по-джентльменски в присутствии дамы. Кроме того, Муди вступилась за меня, хотя могла бы бросить на растерзание.

— Все звучало чисто гипотетически, — повторяла она Корнеру. — Ничего конкретного мы ему не обещали. Джо отвечал на его вопросы и сделал оговорку, что он не юрист.

Я был благодарен ей за поддержку — мало кто из моих коллег пошел бы на это в подобной ситуации.

В конце концов мы разработали план действий и решили в тот же вечер провести новую беседу. Если меня снова увлекут в гипотетическую сферу или всплывет вопрос об ответственности — Муди явно не терпелось снова спровоцировать такой разговор, — я пообещал держать рот на замке. На следующий день я собирался встретиться со своим приятелем Грегом Кехо, первым помощником федерального прокурора США по Центральной Флориде. Грег должен был выступить обвинителем по делу Рамси, если оно дойдет до суда. «А до суда оно, скорее всего, дойдет, если, конечно, агент Наварро не запорет все к чертям собачьим, — напомнил нам Корнер и тут же виновато посмотрел на Муди: — Прошу меня извинить».

Теперь мы с Муди сидели у стойки бутербродной на Зак-стрит в квартале от офиса. Это место мне не нравилось. Там было полно других агентов, и единственный, кто не удивлялся нашим посиделкам, был другой Муди — Муди-Он, который радостно помахал нам из-за столика, где он сидел со своими отутюженными приятелями из криминального отдела. Мало того, кофе был непростительно слабым. Я пытался уговорить Муди перенести наши утренние встречи в «Перреру», но она заявила, что тамошний кубинский кофе так крепок, что после него ее ребенок будет целый день пинаться в животе, а потом приобретет сразу три синдрома дефицита внимания.

— Чепуха, — сказал я. — Кубинцы самые спокойные, расслабленные и беспроблемные люди на земле. У них на все один ответ — маньяна.

— И у Фиделя тоже? Он не прочь задвинуть речь часа на четыре, — заметила Муди.

— Это исключение, которое подтверждает Эй-би-си правило.

— А как же Рикки Рикардо?^[23]

— Муди, это удар ниже пояса — такого я не ожидал даже от убойного отдела.

— Ну а ты, Наварро? — спросила она, широко улыбаясь и понимая, что действует мне на нервы.

— Да я само спокойствие. Разве ты не заметила?

— Спокойной можно назвать разве что фотографию у тебя в кабинете. — Ей не нужно было уточнять, какую именно. Фотография там была одна: на ней моя полуторагодовалая дочь только что выбралась из бассейна, а я наклонился и прижал ее к груди, укрыв пляжным полотенцем. Этот снимок всегда стоял на моем столе. — В остальном, Наварро, ты просто ураган, и это я еще приуменьшаю, потому что у меня гормоны играют.

— Да ладно, я совсем не такой.

— Просто зеркала не выдерживают ураганных ветров.

— Ясно. Может, поговорим о важном?

— А это разве не важно?

— О том, что я считаю важным. О деле.

Я выпалил это, не подумав, и Муди это так задело, что мне тут же захотелось взять свои слова обратно.

— Ладно, Джо, — сказала она после долгой паузы, не в силах совладать с любопытством. — О чем же ты хочешь поговорить? Что такого важного в нашем деле?

— Надо обсудить язык беседы. Решить, какие слова использовать, а каких лучше избегать сегодня вечером.

— Ах, — произнесла она, и я услышал в ее голосе искреннюю радость.

Я не мастак болтать с коллегами — думаю, это очевидно, — но лекции могу читать хоть весь день напролет, а Муди, похоже, была не против моих уроков. В этом отношении она напоминала мне Линн. Она понимала, что ей многому нужно научиться. В Бюро в то время работали в основном мужчины и все еще бытовали предубеждения по отношению к женщинам. Поэтому ей казалось, что она должна работать старательнее своих коллег-мужчин, чтобы доказать, на что способна. Но мне ей не нужно было ничего доказывать. У меня часто были напарники-женщины, и ни одна из них меня не подводила, поэтому я не боялся, что Терри станет первой.

— Шпионаж, — сказал я.

— Шпионаж?

— Это слово нельзя использовать ни в одной беседе с Рамси.

— Почему? — спросила она, но без вызова. — Если я допрашиваю подозреваемого в ограблении банка, в какой-то момент мне приходится упомянуть, что банк ограбили и забрали деньги. То же самое и с убийством, и с любым другим преступлением.

— Это другое, — сказал я, когда наша официантка Линда поставила перед нами тарелку с яичницей-глазуньей и четырьмя намазанными маслом пшеничными тостами, на вид холодными и унылыми. — Когда расследуешь ограбление банка, нужно выяснить, кто это сделал, и получить признание — или хотя бы найти достаточно улик, чтобы выстроить дело. То же самое и с убийством: находишь тело или улики, чтобы установить личность жертвы и определить причину смерти и орудие убийства. Так ты создаешь прочную связь между подозреваемым, способом совершения преступления и жертвой, после чего предъявляешь обвинение.