Три мужа для Кизи

– Это… – Сибасур смущённо почесал нос заострившимся когтём. Которого ночью у него явно не было. – А чего ты вообще ко мне прицепился?! – мрачно сощурился, пронзая юношу-человека гневным взглядом. – Вот у тебя невеста тут, полуголая. Лапай её дальше, пока братья не пришли и не отобрали. Чё ты мне-то поесть спокойно не даёшь? Я ж тебя даже не трогал! Уж молчу, что ты ни пожрать мне не принёс, ни за лекарем не помчался. Увидел, что я лежу тут, вроде мёртвый – и полез с нею обниматься. Очень хороший человек! Просто потрясающе благородный! Просто заслуживает того, чтобы учить меня, что есть дхарма, а что – адхарма! Я, видите ли, сам стараюсь как-то позаботиться о себе, ищу чего поесть, мучаюсь, гоняюсь тут за этими мерзкими тварями, допытываюсь, кто из них ест мёртвых, что бросают в реку, а кто не ест… Как будто мне легко было!

– А ты… – мой голос дрогнул. – Ты их речь, что ли, понимаешь? Хариалов?

Молодой асур, поняв, что случайно выдал что-то важное, смутился. Хвост ногой толкнул сердито. Опять лицо его перекосило от боли. На меня посмотрел мрачно.

– Ты это… – робко улыбнулась. – Ты сам сказал.

– Ну, это… – он отчего-то опять смутился, потом уже на настороженно внимавшего словам его Мохана покосился. – Но так то ж вроде легко? У хищников, конечно, свои звуки, но общий язык один на всех. Жрать можно слабого, а от сильного – бегать. Если зверь напротив мелкий или не сильно больше себя, можно рычать, пытаясь согнать со своей территории. Если он упрямый, то тут или драпать самому, или уже бой принимать. Да тут и мозгов не надо, чтобы понимать! Люди и сами так делают. Хотя люди бывают странные. Они то от всех бегают, даже если им соперник по зубам, то кидаются на всех словно бешенные, даже видя, что неравные совсем соперники. Животные и чудовища тут поумней.

– Ч-чудовища?! – возмутился бинкар.

Сиб смутился, припомнив, что чудовища – это уже не из мира людей. Задумчиво голову почесал когтём. Волосы спутанные, но пряди уже тоньше стали, мягкие, мокрые – грязь вся вымылась.

Невольно посмотрела на внутренности и вывернутое содержимое желудка хариала. Припомнила, что шудры, работающие на наших полях, говорили, что убил кто-то из них хариала. А из желудка достал украшения. Красивые, золотые. Вроде мог бы жене подарить. Но, выходит, хариал сожрал кого-то из совершавших омовения? Или уже останки полусгорелого тела подъел, что после костра выбросили в Гангу. И стоит ли тащить такое жене? А так-то у него не было возможности красивым дорогим украшением жену или дочерей порадовать. И он тогда страшно расстроился.

Видимо, на лице моём было сильное отвращение, когда смотрела на вывороченный желудок крокодила. И Сиб вдруг проворчал:

– Да не ел он людей! Я сам брезгливый. Я долго плавал за ними и спрашивал, что они жрут тут. Рыбу-то мы всю перепугали. Я, правда, пытался у них из-под носа хоть одну рыбину утащить, а они меня не пускали, ворчали, чтоб шёл на берег, искал чего угодно, а река их и иначе они меня сожрут. А потом этот парень сказал, что людей не ел никогда. Мол, он пакостью всякой не питается. А у меня уже всё помутнело от голода. Понял, ещё несколько мгновений – и утону совсем. И они сожрут уже меня. И тогда я схватил его за хвост и потащил. А этот гад ещё и сопротивлялся. И самки его кидались на меня… – асур вздохнул, тяжело. – Если бы я не сумел его выволочь на берег, да голову не отодрал, точно бы издох. А потом… – нахмурился. – Кизи, неужели ты никогда не бывала совсем голодной? Когда так долго и так муторно, что уже едва ползёшь. И хоть кизяк бы сожрал, лишь бы сожрать чего-то?

– Ну, это… – смущённо замялась.

И запоздало поняла, что одна большая беда меня стороной обошла. Я не знала, каково это, дерьмо чужое есть, только чтобы выжить. Но… но да… отчасти голодной бывала. Тогда хватала, что было из еды – и ела. И радовалась, что что-то есть. А он вот крокодила…

– Что ж, – сказала смущённо, – здорово, что ты смог выжить, Сиба… – на Мохана покосилась, напрягшегося, и исправилась торопливо: – Сиб. Рада, что они тебя не съели.

Он улыбнулся как-то иначе, тепло. И лицо его, теперь обрамлённое чистыми волосами, немного вьющимися, хотя и спутанными ещё… но так-то у него было вполне человеческое лицо!

– Я тебе не верю! – пробурчал Мохан, заслоняя меня от него. – Тем более, сейчас.

Юноша из асуров мрачно сощурился. Прошипел:

– Ты меня ракшасом считаешь, что ли?! Думаешь, я нападу на ту, которая пыталась защитить мою жизнь?!

И поднялся вдруг, одним рывком. Стоял твёрдо. И человеческие глаза его вдруг стали звериными. Янтарно-жёлтыми, с узким чёрным зрачком. Нет, скорее уж змеиные. Хотя при свете дня это смотрелось не так жутко. Но Мохана затрясло.

– Я не буду есть того, кто мне помогал! – прорычал Сибасур, грозно и страшно, по звериному уже, так что мы с бинкаром невольно попятились. – Я не ракшас!!! Я умею быть благодарным! И я дрянью не питаюсь! И людей я никогда не ел!

И выглядел он очень сердитым. Как выглядят люди, которых сильно обидели. Те, на которых клевещут, незаслуженно.