— Не совсем. Один раз в сто лет я должен выбрать себе жену. Не какую-то случайную подружку, а именно жену, с которой проживу столько, сколько отмерят высшие силы. Из трех молодых девушек, которые до этого никогда не видели меня в человеческом облике. Но год — это просто срок, который я сам давал своим невестам. Чтобы могли возникнуть какие-то чувства. Им и себе. Но сейчас это ни к чему. Ведь правда?
— Выходит, все твои предыдущие жены… — мой голос слегка дрогнул, я никак не могла справиться с легкой, но все же ревностью к ним, — они любили тебя недостаточно, чтобы избавить от чар? Или ты их?
— Наверно, — Нейрис пожал плечами. — Какие только чувства люди не называют любовью. Можно быть много лет рядом, а можно — вместе. Понимаешь разницу?
— Конечно.
Борггрин сказал, что в этом месяце время новолуния почти совпадает с началом нового дня, и мы с нетерпением ждали, когда часы на башне начнут отбивать полночь.
— Послушай, — не выдержала я. — Я понимаю, ты заранее представил себе, как все должно быть. Когда, где, как. Но мы уже не пошли на площадку и не будем дожидаться лета, чтобы пожениться. Что изменится, если ты начнешь рассказывать прямо сейчас, а не в следующем году? Ты пока еще бессмертный и ко времени относишься совсем иначе. А у обычных людей каждый час на счету, чтобы вот так ими разбрасываться в ожидании. Нет, нам, конечно, кажется, что впереди еще вечность, но ведь это не так.
— Ты права, Илана, — рассмеялся Нейрис. — Я действительно чувствую время иначе. И привык рассчитывать все наперед, зная, что внезапная смерть не нарушит мои планы. Наверно, надо от этого отвыкать? Я надеюсь… Хорошо, — улыбка сошла с его лица. — Слушай. Когда-то очень давно маги нашего Ордена жили в Скарписе, что-то не поделили с местными жителями, и те их выгнали. Орден нашел себе новое пристанище в Гвенноре, маленькой стране в Полуденных землях. Но некоторые маги остались, а наш замок навещали время от времени. Среди них был и Лайвин, очень сильный маг, известный своим необузданным нравом. Он легко впадал в ярость, о чем потом неизменно жалел.
Я положила голову на плечо Нейриса и крепко сжала его руку. Помолчав немного, он продолжил:
— Все случилось через несколько столетий после того, как от нас ушел Морбрунг. Я уже сменил не одно воплощение и был достаточно опытным магом. Лайвин как раз гостил в Эмфри. Однажды мы с ним вдвоем спустились с гор в деревню, теперь уже и не помню, зачем. К нам подошел крестьянин и попросил денег. Обычно мы предлагали таким людям работу в замке. Но крестьянин отказался — у него было десять детей, он не мог их оставить. В тот день я пребывал в скверном настроении и спросил с насмешкой: «Зачем же тебе столько детей, если ты не в состоянии их прокормить?» — «Мои дети — мое продолжение, — ответил он. — Мое бессмертие». И тогда я…
— Ты посмеялся над ним? Потому что у вас был секрет совсем другого бессмертия?
— Да, Илана. Довольно грубо и резко. Сказал, что он обманывает сам себя. Какое же это бессмертие, если он будет гнить в земле, а его нищие дети — выпрашивать на улицах кусок хлеба. Лучше тогда не иметь их вообще. Лайвин, кипя от гнева, оборвал меня. Дал крестьянину денег, а когда тот ушел, повернулся ко мне. Он был в такой ярости, что я испугался. «Мне отвратительно твое высокомерие, Нейрис, — сказал он. — Ты посмеялся над тем, что имеет ценность для любого человека. Только потому, что считаешь себя иным. Избранным. Каждый из нас, магов Ордена, может отказаться от бессмертия. Когда поймет, что пресытился им и утратил вкус жизни. Завести семью, детей. Продолжить себя в них. Но тебя я лишу такой возможности. Пусть будет по твоим словам: лучше не иметь детей и быть по-настоящему бессмертным».
Встав с кровати, Нейрис подошел к окну и долго молчал, глядя в темноту. Потом повернулся и продолжил:
— Мне трудно объяснить это, Илана. У магов обычные человеческие тела, которые болеют, стареют, умирают. Они словно переходят жить из ветхого дома в новый. Но могут и не делать этого. А для меня — для моего тела — остановилось время. Я живу — и как будто не живу. Представь, что ничего в твоей жизни не имеет смысла. Ты просыпаешься утром и ждешь вечера. И так бесконечно.
— Ужасно! — поежилась я. — Даже подумать страшно.