Три пары

Раньше, когда они представляли все то, чем займутся, когда Дермот переедет, совместная еженедельная пинта пива казалась чем-то сокровенным и ценным. Теперь они вдвоем сидели в баре, глядя на бутылки на стене, и никто не ждал их домой, и это оказалось так грустно, что Конору не терпелось допить пиво и уйти. Если они брали вторую пинту, то осмелевший Дермот заполнял паузу разговором о Беатрис.

– Это не таинство и не волшебство, Конор, – говорил Дермот. – Это обещание, которое ты даешь, когда она идет к алтарю. Ты должен спросить себя – ты мужчина, который держит свои обещания?

– А как насчет обещания Беа, данного мне? – спросил Конор. Его челюсть ныла от напряжения.

– Она старается, сынок.

– Ты когда-нибудь спрашивал себя, хотела ли мама, чтобы ты сдерживал данное ей обещание?

Дермот нахмурился, размышляя.

– В те времена у нее было бы меньше вариантов, если бы она бросила тебя, а не ты бросил ее, – продолжил Конор. – Ей, как матери-одиночке, было бы гораздо труднее. Ее бы осуждали.

Дермот напрягся, но сохранил спокойствие:

– Правда в том, что, если она когда-то и хотела уйти – а такие моменты, я уверен, бывали, – все, что я могу сказать: я рад, что она этого не сделала. – Он кивнул кому-то у двери.

– Кто это?

– Понятия не имею. – Дермот взялся за свое пиво. Его рука дрожала.

– Это лучшее, что я могу сейчас сделать, – сказал Конор.

– Это все, что ты можешь сделать.

Первым побуждением Конора было перевести Фиа в другую школу, но Ева убедила его подождать до сентября. Фиа, вероятно, не смог бы справиться с новой школой. С тех пор как Беатрис ушла, он вел себя деструктивно, агрессивно и плаксиво. Стало полегче, как только он начал проводить больше времени с матерью. Дермот сводил Конора с ума своим «я же тебе говорил». Но Конор не удивлялся, что стресс Фиа снизился: он знал, что это необходимый компромисс. Что его удивляло и тревожило, так это то, как долго он сам сопротивлялся этому. Когда Конор согласился на ночевки Фиа у Беатрис, Ева посчитала, что он поступил как герой, и усомнилась, что так же быстро пришла бы к подобному компромиссу. Постоянное заверение в том, что у него все хорошо и что он поступает правильно, помогло вернуть ему человека, которым он себя считал. Хорошего человека. Сострадательного человека.

Субботним утром в конце мая Ева зашла к нему по дороге домой с рынка и принесла свежие бейглы. Он только встал, надел спортивные штаны и футболку, чтобы открыть дверь. Он не знал, где Дермот, знал только, что его нет дома, иначе он открыл бы дверь. Они спустились на кухню приготовить кофе. На кухонном островке были сложены вчерашние пластиковые контейнеры из-под еды на вынос. Единственным днем, когда дом выглядел так, как раньше, был четверг, в первые несколько часов после визита уборщицы.

Конор распахнул двери во двор и обнаружил, что воздух мягкий и теплый. Они сидели на солнышке с кофе, бейглами и джемом и говорили о маленьких простых вещах: цветущих оранжевых люпинах, воркующих на трубе голубях, пухлых белых облаках, совершенных, словно прилетевших прямиком из детской книжки. Они говорили о предстоящих долгих летних каникулах и о том, чем займутся с детьми. Они договорились о спортивном лагере и художественном лагере, распределили, кто будет отвозить, а кто привозить. Сидя в своем саду в преддверии лета и рядом с Евой, он ненадолго почувствовал себя одурманенным от незнакомого счастья. Она призналась, как близка к увольнению с работы, как часто в воображении показывает средний палец коллегам, которые внезапно оказались неспособны делать что-либо, кроме как жаловаться и, что еще хуже, ожидать от нее каких-то действий. Она предложила взять Фиа к ее родителям в Литрим вместе с девочками, чтобы они недельку побегали по полям и полазали по деревьям. Конор сразу же сказал «да», мечтая о таком же лете для себя. Надо было обсудить это с Беа, но она, вероятно, не согласилась бы, потому что он уже сказал «нет» на то, чтобы она взяла Фиа на каникулы в Германию. Или в Испанию – это было ее второе предложение. Он не позволил бы ей вывезти Фиа из страны, на случай, если она не вернет его обратно. Страх перед надвигающейся катастрофой – необратимой и безнадежной – всегда был где-то неподалеку. Ева обняла его и прижала к себе. Она утешала его во время приступов плача. Настолько многочисленных, что он перестал смущаться. «Ну вот, опять», – говорил он, сдаваясь. На этот раз все было по-другому. Он мог слышать ее сердцебиение. Ощущал, насколько теплой стала ее кожа от солнца. Чувствовал запах яблок в ее шампуне. Сосредоточившись на ней, на ее тепле, он почувствовал солнце на своей спине. Задержал дыхание и посмотрел на нее: заметил складку между бровей, ее неуверенность. Ее рот зашевелился, как будто она собиралась что-то сказать, но потом одумалась, собиралась улыбнуться, а потом решила, что это неуместно. Он ждал, пока она отстранится, и, когда она этого не сделала, все изменилось.

– Думаю, я влюбляюсь в тебя, – сказал он.