Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Помолчала выразительно, даже чуть сощурилась, и подарок свой сестре наконец протянула. Та приняла. А эта к ней своим глазом опять заблестела. Поднялась, к окну подошла и к нему лицо обратила. Наблюдала что-то ей одной оттуда видимое. Так стояла, спиной к сестре, вся цельная, взволнованная, драгоценная, возлюбленная, доступная, недостижимая. Открыла она тогда перстень на руке и крусталик в Изабеллину рюмку откинула. Проскочил он и в мгновение истаял. Что наделала. Похолодела внутри. В голове колючками пошло. Пальцы онемели, рот искривился от невысказуемого. Перед глазами мрак. Изабелла к столу вернулась и рюмку свою допила. Опять к сестре вдруг кинулась, прижалась.

– Прощай Ивонна, красавица моя, обе мы с тобой в судьбе нашей невольные.

Она ее отстранила, ткань бархатную подхватила и вон из студиоло. Бежит по галерее, ноги нестойкие, слабые, вот-вот одна за другую зацепится, а ступней нет, не чувствует. В голове гудит. Не добежать ей, упадет сейчас. Встала вдруг как вкопанная. Дальше двинуться не может. Сил нет. Надо повернуть сейчас, назад бежать, скорей, скорей, сердце в горле стучит своим клювом, сейчас горло в клочья разорвет. Бежать туда, упредить, чтоб лечили, спасли, чтоб немедля.

Постояла так с минуту. Собралась с силами. И не повернула. Не вернулась назад. Пошла дальше. Подумала, зачем ей не в свое дело путаться. Они там ученые, поди знают. Куда ей-то, глупой дурочке. Вон у них там поди все шкафы этим добром завалены, мумием, рогом единорожным, камнем безуарским. Все от отравлений. Вылечат без ее помощи. Спасут сестру. На то они и наученные. Ее-то никто не учил, не воспитывал. Что с нее и спросу. Нет ни знания, ни сознания. Благо Главный вот про перстень научил, поспособствовал. Как звать-то его только, Главного. Не знает.

Вошла в комнату свою, дверь сама затворила. Под перину прямо в платье, с туфлями зарылась. Вот бы заснуть немедленно. Вот бы не проснуться никогда. И почему только она не себе в рюмку крусталик бросила. Не догадалась, неученая. Почему сама Изабеллину рюмку не выпила. Поняла вдруг, что имя-то Главного – Смерть.

14

Главный уехал почти сразу. Видно было, что очень спешил. Не терпелось ему. Поехал туда, домой, чтоб стать там тем, кем он с самого начала стать собирался, – Князем и наследником брата Иво своего двоюродного. Затем ее сюда и привозил, чтоб отделаться. И удалось ему это на славу. Отделался. Изабелла еще не остыла, как он уже запрягал, распоряжался об отъезде. И как ее, Ивонну Первую, в зале под портретами торжественно провозгласили, так он на другой же день, как тень растворился. Капеллан и доктор с ним уехали. Она осталась.

Обнаружила, что в палаццо проживало полно разных слуг и другого народа, они к ней стали приходить, кланяться и задавать вопросы на их языке. Пришла толстая женщина с кудрявой рыжей девочкой. Что-то долго говорила. Она ничего не поняла. Только кивала. Приказала призвать Бенедетто, тот говорил на ее языке. Приказала призвать художника и музыканта. Бенедетто пришел весь белый. Стал ей переводить, что люди говорили. Она его при себе удержала.

На другой день пошли в капеллу с Бенедетто и с художником. Там на высоком помосте лежала сестра Изабелла. Вытянулась в струнку, руки ей сложили на груди, и платье на ней было то самое, в котором она ее помнила, почти что как девичье, под грудью перевязанное. Туфли из-под него выступали носами наружу. Она через Бенедетто обратилась к художнику, что надо будет уже скоро Изабеллу хоронить, и что она желает здесь иметь ее симулякр. Чтоб он немедленно маску снимал. И по маске этой копию с лица и с рук, и со всего остального, что ему для дела нужно, чтоб изготавливал. Чтобы сестра ее навеки постоянно, инсекула секуларум, тут бы в обличье своем доподлинном, как живая лежала. Бенедетто перевел.

Художник принялся за работу, все исполнил, как она заказала. И недолго спустя после похорон Изабеллы, вместо нее мертвой, легла рядом с отцом своим приемным Иво Великолепным дочь его по духу, Диво Изабелла Аугуста, из того же воскового материала сделанная, со своими же живыми волосами настоящими, рыжевато-кудреватыми, в том же платье перевязанном, с теми же туфлями носатыми. Маленькие руки ее так же точно на груди как и при жизни были сложены.

И так это было прекрасно. И так все восстановилось потихоньку и вошло в колею. Мало помалу она свой ритм жизни и стиль завести изволила, церемонии разные и прочее. Прогнала вон отсюда толстуху с девочкой, что на Изабеллу живьем походила. Оставила при себе девушек, а Бенедетто Главным назначила. Доктора нового не наняла, и совсем таковых при дворе своем запретить велела. И стала жить.