Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Перво-наперво, утром встав, откушивала молока козьего с медом и после уже шла в сад. Когда было тепло, подолгу на солнышке там прогуливалась. Огибала по дорожке водяную горку, с другой стороны останавливалась, садилась на скамейку. Вид с той скамейки открывался до самого моря, на пологие холмы, по которым росли деревья оливы. Это она все в душе своей отмечала и сверяла – удовольствие ее в том заключалось, чтоб все ровно так же было, как тогда, когда она тут с сестрой своей Возлюбленной сидела, и та ей до руки тихонько дотрагивалась. Потом ежедневно же шла она в зал для портретов и позировала там художнику. Он писал теперь другой ее портрет, уже не с левой, а с правой щеки, на которой была родинка. Художник ей говорил куанто сеи белла, то есть какая ж вы красивая. Или ке белла сеи – ох и красавица же вы. Потом говорил: куанто ассомили ал суо падре – ну до чего же на отца-то похожа. Это она понимала, не глупая ж. А все время, что она позировала, два музыканта, один прежний, а другой наново нанятый, на двух виолах, дагамбной и дабрачной, перед ней наигрывали.

После портретирования шла она в студиоло заниматься науками. Там ее дожидался Бенедетто. Доставал спекулум, и она в него долго смотрелась, а он ей объяснял про ее с папенькой покойным подобие. Потом показывал ей разные занимательные диковинки и миравильи, как то безоар или мумию. Доставал сосуд хрустальный непременно, изъяснял подробно, что на нем изображается. И про триумф, и про раба, и про мементо мори. А если он неточно рассказывал или что-то в деталях менял, то она его поправляла и сердилась, потому что она эту историю уже наточно понимала. Так позанимавшись с Бенедетто науками, доставала она сама из сундука драгоценную материю бархатную, расшитую гранатовыми яблоками. Ее поглаживая, сама про себя неслышно вспоминала, что тут имеется нитка продольная, а есть и поперечная. И что одной без другой никак нельзя материю составить, и радовалась этому своему знанию вещей глубинных, невидимых, и слову нитка, и слову материя.

А уже под самый вечер, прежде чем ко сну отойти, шла она в капеллу, вставала на черную подушку на колени и долго так стояла, созерцая два лежащих перед ней симулякра, один отцов, а другой Изабеллин. Так она стояла и уже колен и ступней давно не чуяла, пока не приходили за ней девушки и не уносили ее в постель почти в беспамятстве. Так в беспамятстве она и засыпала.

Постепенно завела она также, уже от себя самолично, чтобы по большим праздникам ее народу в городе близлежащем показывали на соборной площади. На помосте, к высокому креслу привязанной. И правую туфлю надевать стала, расшитую как прежде перлами, с пряжкой медной блестящей, которую и выставляла наружу. Народ же тут умный оказался. Быстро понял, зачем это делается. Стал туфлю эту трогать и детям давать целовать. Женщины бездетные стали со всей провинции съезжаться, потому что слава пошла об исцелениях и от бесплодия всепомоществованиях. Она причину тому понимала: никто другой так неподвижно, столько времени сидеть не мог, как она, ни одной жилкой наружно не дрогнув. Мало кто такое выдержать бы смог, не снижая глаз отнюдь от горизонта. Это и была в ее материи линия поперечная, а сама она была горизонтальная.

Потом в пустую клетку попугая поселила, Чибисом Третьим назвала. Научила его говорить молитвы, какие сама наизусть знала. А что она знала, того не забывала. Никогда. От века. Не глупая.

15

А в один прекрасный день проснулась она с предчувствием великого свершения, с новым замыслом дела в голове и с праздником в сердце. Но приступила не сразу, не спеша, как делают люди, которые точно предвидят, к какой сладкой цели направляются и потому замедляются в пути, чтобы то, что предстоит и непременно исполнится, побыло еще несколько времени в будущем. Чтоб еще посмотреть на эту цель впереди, а не так, когда уже все исполнилось.

С утра она все, как всегда прежде, проделала. Пошла в сад по той дорожке. Заметила, что было не так, что было не по-старому, не по-правильному, и велела это садовнику поменять и все по-прежнему образовать. Сидела на той скамье, смотрела вдаль на море и на масличную рощу. Думала, вот, теплый ветер опять касается щеки. Тут, правда, случилось что-то неожиданное. Она опустила глаза и вздрогнула. Рядом с ней на скамье сидело животное. Что была за порода – непонятно. Она закричала. А оно сразу вытянулось на рыжих лапах и само скамейку покинуло. Садовник подскочил, объяснил, что животное – белка.