Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Она вернулась в палаццо. Позвала девушек и спросила, есть ли при дворе портниха. Таковая имелась. Велела звать ее к себе незамедлительно. Та явилась. Она достала и расстелила перед ней ткань бархат с гранатовыми яблоками и приказала ей для себя сшить такое платье, особенное, не затянутое, как она обычно носила, а посвободнее, под грудью лентой перевязанное и по горлу и плечам оголенное, лишь легкой золотой сеткой покрытое, и с пышными такими рукавами, чтоб в них расшоры шли, а в те расшоры рубашка нижняя виднелась бы. Портниха покорно изучила материю, потом сняла с нее мерки и убралась с бархатом восвояси с тем, чтобы немедленно приняться за работу.

Она же тем временем пошла в портретную, призвала художника и села ему позировать. И как он стал, как обычно, красотой ее и сходством восхищаться, она вдруг стала ему отвечать и с ним как почти с равным разговаривать.

– А можно ли такую маску как с мертвого, и с живого лица получить?

Художник говорит:

– Можно, конечно. Только это некоторое страдание лицу тому живому причинит.

Она это поняла и стала дальше разговор с ним поддерживать. Сказала ему, что имеет намерение свое собственное лицо для такой маски предназначить. Художник очень на то удивился. А она его отправила материал подготавливать. В студиоло же весь свой проект изложила Бенедетто. Медленно так говорила, членораздельно и убедительно. Не глупая ведь. Он понял, что желает она изготовить из самое себя симулякр, с тем чтобы в капелле его учредить, наряду с теми двумя другими, которые там уже загодя имелись.

И так все и пошло по намеченному.

На другой день, после джардино, художник встретил ее в портретной, уже готовый к операции. Положил и обнажил ее, премного извиняясь, по своей необходимости. А это ей отнюдь не в труд было, всяко ей по рангу обнажаться приходилось. Потом художник велел ей так голову закинуть, чтоб она совершенно не двигалась. А это тоже умела она исполнять в перфекции. Он ей завязал волосы назад, закрыл ей глаза и обмазал все лицо, шею и грудь маслом оливы. Потом жидким гипсом стал поливать. И то поливал, то равнял, то мазал, то снова прихлопывал. Долго он так мудрил. Потом, видно, закончил и оставил ее лежать в полной темноте и неведении.

Она лежала так сколько нужно долгого времени, и ей стало казаться, что гипсовая маска на ней каменеет, что она ей к коже прирастает, и что никогда больше она лица своего назад не вернет, а так теперь навсегда и будет жить с неподвижной слепой маской на лице.

В этот момент как раз художник ей в маску постучал. Потом он ее пальцами с боков поддел и стал потихоньку раскачивать. И так он качал и качал, и маска наконец стала сама от лица отделяться, и уже потом он ее таким постепенным образом высвободил совершенно. Обтер ей лицо, помыл и вытер: она глаза открыла и рот тоже приоткрыла и сильно вздохнула. Назад стала возвращаться. А художник тем временем за руки ее принялся. Она видела, как он их маслом умащивал, потом ткань, потом на ткань многие слои белой жижицы накладывал. Когда же все было готово и кончено и высохло, он ей объявил, что на другой день, при производстве симулякра, желает, чтоб она присутствовала.

Позвала музыкантов играть при этом на виолах. Сидела в кресле и наблюдала, как художник грел воск. А когда тот размягчился совсем, залил его в пологую маску, в которой черты ее отпечатались пустотой. Когда же воск застыл там внутри совершенно, он гипсовую форму снял, и под ней лежало ее восковое лицо. Он тогда, на нее живую глядя, стал его подправлять и черты ее по подобию подравнивать.

И затем уже пошли у них, как и раньше с портретом, сеансы каждый день, в течение которых художник восковую маску раскрашивал в ее натуральные колера. Так что не долее как через месяц, получила она, что заказывала – совершенное свое трехмерное сходство и подобие. Тогда приказала она свои длинные черные волосы обрезать и сделать к лицу парик. А тут и платье от портнихи подоспело бархатное, с гранатовыми яблоками. Они ей, восковой, соорудили тело, кое-где деревянное, а кое-где тряпочное, и на это тело новое платье надели. И туфли с пряжками из-под него добавили.

Приказала она, наконец, настелить постамент в капелле, рядом с отцом и с сестрой, и там подобие свое уложить. Смотрела с большим удовлетворением – отличить от живой было невозможно, так прекрасно все было сделано. И когда она, после всего остального, ежедневно заведенного, приходила теперь ежевечерне в капеллу, то лежали они перед ней – все трое: отец ее Иво Великолепный, сестра ее Дива Изабелла Августа и она сама, Ивонна Первая Непреложная.

И когда долго-долго, не шевелясь и не мигая, взирала она на эту Тринитас, тихая глубокая радость наполняла ее грудь, потому что теперь она ведь тоже была. Тоже.

ВДОВА БЕРТО

Часть первая