Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Поначалу, как поступил бы любой на его месте, Павел пошел по пути подсознательного самообмана и не обратил на это внимания. Ибо сразу почувствовал, чем подобное открытие могло быть чревато, и испугался последствий. Но вскоре, опомнившись, прервал свой перевод и сосредоточился полностью на исследовании подскребов. Долго смотрел их на свет. Затем обратился за помощью к специалисту, а именно к знакомому доктору. Тот смонтировал для него специальную лампу, на просвет которой – задолго до ультрафиолетовой, установленной в Бодлиане позднее, – стал он разбирать эти сомнительные моменты. В стихе 326 заметил почти сразу, что вместо «си» читать следовало «ен», а в стихе 527, вместо «кондуиз» рисовался теперь «кондуит», бывший гораздо более логичным. В стихе 2912 писец, задумавшись о постороннем, написал «демандемандерунт», но опомнившись вымарал повторный ненужный «деман».

Если поначалу каждое встреченное Павлом исправление, повторение или уточнение раздражало его несказанно, ибо это всякий раз отдаляло момент, когда он мог снова приняться за свой перевод, то вскоре даже самая незначительная ошибка писца стала его несказанно радовать, ибо это подтверждало его правоту. Прежде чем вся, целиком и полностью поэма, прежде чем каждый из ее четырех тысяч двух стихов не был пропущен через сито беспощадной палеографической критики, не был просвечен его специально сконструированной медицинской лампой, никакой речи о переводе идти не могло. Так он и вчитывался и вглядывался до того самого судьбоносного момента, когда дошел до стиха 2183 и вдруг прочитал прозрачное по смыслу «сист камп ест востр, месит деу, востр е мейн», вместо читавшегося ранее туманного «сист камп ест востр, месит деу е мейн», что означало «это поле ваше, слава Богу, ваше и мое», вместо «это поле ваше, слава Богу и мое».

Тут Павел словно проснулся и понял, что прочел только лишь половину заветной рукописи. Стипендия же, столь щедро и анонимно ему выделяемая для обучения и проживания в Оксфорде, в скором времени подходила в концу. Что было делать? О дальнейшем нам кое-что известно благодаря архивам семьи баронов Франк. Ибо именно тогда один из представителей этой немецко-швейцарской семьи банкиров обратился к сэру Полкрэву с просьбой подыскать ему какого-либо юного ученого для составления каталога его коллекции античных и средневековых монет, медалей, рукописей и тому подобного. Сэр Полкрэв посоветовал Павла. Коллекция находилась в Риме. Туда-то наш молодой человек и отправился. Однако прежде чем перейти нам ко второй части его биографии, отметим, что, покидая Оксфорд, наш герой увез с собой все свои транскрипции и начало перевода рукописи № 233 из фонда Дригби, намереваясь завершить в Риме начатый труд, на который ушли лучшие, как принято выражаться, годы его жизни. Сундук с этими бумагами по сей день хранится в Риме, в Академии деи Линчеи. Однако доступ к ним закрыт для публики, ибо архив Павла Некревского не был им самим постранично пронумерован, у архивистов же до этого пока руки не дошли. А что не пронумеровано, то в архивах выдавать запрещено.

Часть вторая

В одном мы уверены: в Риме Павел Некревский поселился прямо напротив церкви Санта-Мария-ин-Портико-ин-Кампителли, в палаццо Капицукки, по имени которого вся площадь Кампителли называлась некогда площадью Капицукки. А потом именем Капицукки стала называться другая площадь, с противоположной стороны от означенного палаццо, принадлежавшего некогда одной из самых богатых и знатных в Риме семей, прославившейся генералами и кардиналами и обитавшей здесь, если верить римским анналам, с незапамятных времен. И хотя к моменту приезда Павла в Рим, фамилия эта уже более полувека как прекратила существование, все в этом палаццо с красивыми овалами над окнами о ней напоминало. Расположено палаццо было в квартале между Капитолием и площадью Венеции, с одной стороны, и портиком Октавии, рыбным рынком и еврейским гетто, с другой. Этот квартал, обжитый с незапамятных времен самой гордой римской аристократией, во времена, о которых идет здесь речь, находился в процессе переломном, ибо, с одной стороны, тут строился ужасный памятник Виктору Эммануилу, а с другой – новая, огромных размеров Синагога. Оба монумента символизировали современность.