Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Порой, едва спустившись вниз, заходил он напротив и наискосок в церковь, с тем чтобы, бросив взгляд налево на два надгробия – мужское и женское, на одном из которых вместо имени было написано «Ничто», а на другом «Тень», – набрать в грудь воздуха и потом уже пропасть в римском буреломе. И проторив себе путь до Рыбного рынка у портика уже помянутой и любимой сестры великого Августа, грести дальше, имея перед собой в качестве ориентира колокольню церкви Санта-Мария-ин-Космедин, неверный силуэт которой то возникал, то пропадал, ибо ее поминутно скрывали авентинские сосны – эти одноногие гиганты-парасоли, подпирающие небо тыльной стороной своих лохматых, зеленых, сложенных лодочкой лап.

А небо все менялось и менялось. Из бледного становилось ярким. Окутывавшая его дымка редела до прозрачной кисеи, и тут же, без предупреждения, начинала сгущаться по краям на манер сталактитов и раковин. Став устрицей, открытой к горизонту, небо вспоминало о море. Ветер становился соленым как кровь, и на губах появлялся шкодливый вкус недораспробованного поцелуя. Так добирался он до Авентина, на пологом склоне которого располагалась вилла барона Франка.

Вилла эта была построена примерно за век до того, как Павел впервые переступил ее порог. То есть по римским меркам была она новой. Устроенная снаружи и убранная внутри одним из самых модных тогда итальянских архитекторов, она представляла собой парадокс. Будучи задумана, как говорится, аль антик, то есть со всей научной и художественной строгостью, она должна была напоминать о римской античной вилле, той, что описана, например, в письмах младшего из двух Плиниев, да и не им одним. Но при всем том, именно своей дотошностью, вилла эта ни на римскую, ни на античную не походила, а скорее на какую-нибудь швейцарскую, британскую или петербургскую. Вся Европа мечтала тогда об античном, и воплощал эту мечту итальянский архитектор. Так что везде и всюду античность выходила одинаковой: и там, где ее никогда не было, где иначе как в идеальных образах, гипсах и прочих раскрашенных копиях ее никак было не получить, и там, где было античности немерено, повсюду, и целиком, и в обломках, и по углам, и под ногами.

Нашему Павлу на вилле Франк понравилось чрезвычайно. Было здесь чисто, спокойно и тихо как в Оксфорде. Коллекция барона располагалась в нескольких отведенных для этого комнатах, украшенных колоннами и фресками, изображающими танцующих юношей и девушек, с мягкой удобной мебелью, с окнами, балконами и террасами, выходящими в обширный сад, в зелень и свет, в журчащие фонтаны, горки и пологие склоны, в перголы и спящие, затянутые ряской водоемы. Библиотека, составленная бароном в приложение к коллекции, была богатой и разнообразной. Так что добравшемуся единожды до виллы Павлу желать уже было нечего, как только изучать и осматривать, измерять и зарисовывать, сравнивать, взвешивать, описывать, анализировать, подвергать сомнению, и читать, читать, читать на всех известных ему языках, зная, что всякая следующая книга могла опровергнуть знание, добытое из предыдущей. Этот труд был сладостен, но и раздражал Павла как незаживающая ссадина, чесавшаяся под коркой, под которой уже образовалась розовая пленка, но которую чесать было нельзя, ибо стоило дернуть корку, поддев ее ногтем, как ссадина открывалась снова.

В полдень его звали завтракать. Он отрывался от своих штудий, снимал черный фартук и белые перчатки, ежедневно безупречно ожидавшие его на рабочем столе, мыл руки, споласкивал лицо, надевал пиджак и спускался в столовую, выдававшуюся в цветник полукруглым, стеклянным боком. Здесь, за столом, убранным тонко подобранными букетами, то нарциссами, то анемонами, то хризантемами в хрустале, ожидали его сам усатый, с некоторой склонностью к полноте и приятной лысиной барон и его щебечущая блондинка и кукольной прелести жена, некогда танцовщица, а ныне баронесса, сохранившая, впрочем, и тонкую талию, и нестираемую улыбку, и крохотную, морским коньком изогнутую ножку, всегда обутую в какую-нибудь особенную, замысловатую туфельку.