Три покушения на Ленина

«Вбежав в маленькую квартиру Ильича, я, прежде всего, увидел Марию Ильиничну, метавшуюся из комнаты в комнату и в крайнем нервном возбуждении повторявшую:

– Что же это такое? До каких пор это будем терпеть? Неужели и это пройдет им даром?

Тут же, прижавшись к стене, тихо рыдала сотрудница Совнаркома Анна Петровна Кизас. Я сказал ей, что плакать нельзя, что это расстраивает. Она быстро взяла себя в руки и твердо выполняла все ей поручаемое.

Владимир Ильич лежал на правом боку и тихо стонал. Лицо его было бледно. Разорванная рубашка обнажала грудь и левую руку, на которой виднелись две ранки на плечевой кости. Я предложил немедленно смазать отверстия ран йодом, дабы предотвратить от внешнего заражения, что было тут же сделано. И тут Владимир Ильич открыл глаза, скорбно посмотрел на меня и сказал:

– Больно, сердце больно… Очень сердце больно.

– Сердце ваше не затронуто, – успокоил я. – Я вижу раны, они в руке. А болит у вас не сердце, это отражательная нервная боль.

– Раны, в руке… А от сердца далеко? Сердце не может быть затронуто?

И он затих, закрыв глаза. Лицо стало еще бледней, и на лбу появился желтоватый восковой оттенок. Тут я по-настоящему перепугался!

– Как бы не умер, – пронеслось в голове.

Я бросился к телефону и начал названивать в Московский Совет и кому-то еще, требуя прислать врачей. В Кремле тогда еще не была организована медицинская помощь, не было ни аптеки, ни больницы, так что за лекарствами и кислородными подушками пришлось посылать по городу. Вскоре мне доложили, что профессора Обух, Вейсброд и Минц уже в пути.

Между тем Ленину стало хуже: он был без сознания, лицо сделалось смертельно бледным и подернулось каким-то матовым, землистым цветом. Мы поняли, что от страшной боли у него может остановиться сердце, и решились впрыснуть морфий. И надо же так случиться, что пока возились со шприцем, кто-то уронил пузырек с нашатырным спиртом. Пузырек разбился – и комнату заполнил едкий запах нашатыря. Ильич тут же очнулся, сказал: „Вот хорошо“ и опять забылся.

А вскоре приехали врачи. Минц уже был одет в белый халат и тут же взялся за дело. Быстрыми, гибкими пальцами он начал ощупывать места ранений.

– Одна пуля в руке, – односложно бросил он. – Крупные сосуды не затронуты. А где же вторая?

И вдруг его пальцы побежали вокруг шеи.

– Есть, нашел, – заметно побледнев, сказал он. – Вот она, под самой челюстью.

– Это опасно?

– Если бы она задела пищевод или позвоночный столб, ранение можно было бы считать смертельным. Но, как мне кажется, этого не произошло, хотя легкие пуля задела. Думаю, что он будет жить.

При этих словах все облегченно вздохнули. А я снова посмотрел на Ильича. Его худенькое обнаженное тело, беспомощно распластавшееся на кровати, склоненная набок голова, смертельно бледное, скорбное лицо, крупные капли пота, выступившие на лбу – все это было так ужасно, так безмерно больно, вызывало такую острую жалость, что я едва сдерживал слезы.

И лишь после того, как с превеликим трудом втащив на третий этаж тяжеленные сундуки с аппаратурой, сделали рентгеновский снимок груди, врачи с полной уверенностью сказали, что Ленин будет жить. При этом они подчеркнули, что „от смерти Ильича спас лишь случайный и счастливый поворот головы, и что уклонись пуля на один миллиметр в ту или другую сторону, Владимира Ильича, конечно, уже не было бы в живых“».