«Довожу до сведения ВЧК, что во время покушения я присутствовал и принимал самое активное участие в расследовании на месте покушения. Когда товарищ Ленин выходил из завода, я находился неподалеку от него. Услышав выстрелы, я протискался через публику и добрался до автомобиля, на котором приехал Ленин.
Там я увидел такую картину. Ленин уже лежал на земле и около него валялся брошенный револьвер, из которого были произведены предательские выстрелы. При виде этой картины я сильно взволновался и, поднявши браунинг, бросился преследовать ту женщину, которая сделала покушение. Вместе с другими товарищами мне удалось ее задержать.
Всего было сделано 3 выстрела, потому что в обойме осталось всего 4 патрона. Все это время браунинг находился у меня на груди и я прошу ВЧК оставить его при мне. Но если комиссия потребует отдать его, я во всякое время, как сознательный рабочий, выполню все требования комиссии».
Эти показания Кузнецова запутали картину преступление еще больше. Где же все-таки лежал револьвер: под машиной, куда его затолкал, если верить его словам, Гиль, или рядом с упавшим Лениным, как говорит Кузнецов. Деталь немаловажная, но ликвидировать разночтения в показаниях этих очевидцев покушения так и не удалось.
Далее… Если около Ленина нашли револьвер, из которого в него стреляли, то что за браунинг обнаружили в портфеле Каплан? Не могла же она из одного стрелять, а другой носить просто так! А кто ее задержал: Степан Батулин или «вместе с другими товарищами» Александр Кузнецов?
Непонятно также, почему не была проведена дактилоскопическая экспертиза, ведь если бы отпечатки пальцев Каплан нашли на револьвере, брошенном под ноги Ленина, – это одно, а если они только на том, который лежал в портфеле, – это совсем другое.
А куда девалась пуля, которой была ранена Мария Попова? В деле есть справка санитарного отдела ВЧК о том, что Попова имеет сквозное ранение локтевого сустава левой руки, но нет ни слова о том, извлекли ли из сустава пулю, а если нет, то искали ли ее на месте покушения, нашли ли и сравнивали ли с другими пулями из обоймы браунинга.
Вопросов, как видите, множество. На некоторые из них ответы найти удастся, но большинство так и останется без ответа.
А теперь, я думаю, настало время раскрыть имя следователя, который во время следственного эксперимента играл роль Фейги Каплан. Им был человек удивительной, полной приключений и злоключений, трагической судьбы Виктор Кингисепп. Человеком, которого нет на снимках, но который делал фотографии и режиссировал этот спектакль, был тот самый большевистский палач, имя которого будет проклято в веках, – его звали Яков Юровский. Да-да, тот самый Юровский, который не только руководил расстрелом царской семьи в печально известном доме Ипатьева, но и сам разрядил не одну обойму. Как видите, партия и правительство по достоинству оценили его заслуги и доверили весьма высокий пост в ЧК.
Что касается Виктора Кингисеппа, то он заслуживает отдельного рассказа, тем более, что о нем очень мало известно, между тем как на карте России есть город, носящий его имя.
Этот эстонский юноша так рано связал свою жизнь с революцией и так люто ненавидел остзейских баронов, что, когда это стало возможным, они организовали на него самую настоящую охоту. И понять их было можно! Ведь это он, Виктор Кингисепп, возглавляя эстонские Советы, в декабре 1917-го приступил к массовой конфискации баронских поместий – а их было около тысячи. Отряды красногвардейцев во главе с инструктором по конфискации имений (эту должность придумал Кингисепп) носились по эстонскому краю и вышвыривали из дворцов, домов и хуторов вчерашних хозяев земли.
А когда они пытались сопротивляться, так было в районе мызы Пюсси, их арестовывали и без суда и следствия расстреливали.
– Ничего! – скрипели зубами бароны. – Мы еще до тебя доберемся!