Три покушения на Ленина

– Так их! – одобрительно потирал руки Луженовский. – Я заставлю их реветь коровами, это проклятое мужичье! Я покажу им, как отнимать землю у помещиков!

Под горячую руку разгулявшихся карателей попадали конторщики, телеграфисты, извозчики, паровозные машинисты – словом, все, кто посмели даже не возмущаться, а сочувственно вздохнуть при виде массовых экзекуций.

Зная, как люто его ненавидят, Луженовский никуда не ходил без охраны, а помощник полицейского пристава Жданов и казачий есаул Аврамов были его личными телохранителями, ни на шаг не отходя от главного карателя. Когда поезд прибыл в Борисоглебск, и Луженовский вышел на перрон, казаки принялись разгонять встречающих и провожающих. Они отшвыривали мужчин, отталкивали женщин, но никто не обратил внимания на маленькую, хорошенькую гимназистку, которая стояла на площадке соседнего вагона. Как только с ней поравнялся энергично шагавший Луженовский, гимназистка подняла муфту, в которой был револьвер, и начала стрелять.

Первая же пуля буквально подбросила тучного вице-губернатора, и он грохнулся наземь. А гимназистка спрыгнула с площадки, отбежала на несколько шагов и снова стрельнула. Потом – с другой позиции и с третьей. Четыре пули всадила она в грузное тело карателя, пока охрана не спохватилась и прикрыла его собой.

Никто не понял, кто стрелял и откуда. Тут бы Марусе и исчезнуть, но теракт был организован так плохо, что ни прикрытия, ни путей отступления предусмотрено не было. Бедной Марусе ничего не оставалось, как покончить с собой. Но сделать она это решила красиво, и со словами: «Стреляйте в меня!» поднесла к виску свой револьвер. Нажми она на спуск сразу, эта история на этом бы и закончилась, но она ждала, когда на нее обратят внимание. А вот стоявший неподалеку казак ждать ничего не стал и шандарахнул ее прикладом по голове. Маруся рухнула на платформу, а револьвер отлетел в сторону.

Тут же подлетел Аврамов, намотал на руку ее косу, вскинул девушку в воздух, ударил нагайкой по голове и швырнул под ноги казакам.

– Бейте ее! – закричал есаул. – Сильнее! Без пощады!

Здоровенные, увешанные оружием мужики со свистом и гиканьем набросились на маленькое, беспомощное тело гимназистки. Мелькали приклады, свистели нагайки, хрустели каблуки сапог. А возглавлял это истязание воспетый в стихах и прозе благородный русский офицер с погонами есаула, то есть ротмистра кавалерии.

– Еще! Еще! – вытирая выступивший от усердия пот, подбадривал он казаков. – Сильнее! Топчи ее, бей до смерти!

И вдруг он поднял голову и увидел онемевшую от ужаса толпу.

– А вы чего вылупили свои поганые зенки? Жалко ее, да? Жалко? А ну-ка, братцы, в нагайки всех! – приказал он казакам. – Бей их, гадов! Не жалей! Они тут все либо жиды, либо социалисты!

И такое тут началось побоище, такой безжалостный мордобой, такие потекли реки крови, что опьяневшие от ее вида казаки на какое-то время забыли о превращенном в тряпку теле гимназистки. Но пришедший в себя Жданов (все-таки полицейский, он понимал, что без сообщников тут не обошлось, и гимназистку надо допросить) подхватил легонькое тельце, забросил его в пролетку и помчался в участок.

То, что пришлось пережить Марии в последующие дни и ночи, не поддается описанию. Ее держали в холодном карцере, били так сильно и так изощренно, что от тела отслаивалась кожа, выбили зубы, разбили глаз, прижигали грудь сигаретами, клочьями вырывали волосы – и даже такую, полуживую и обезображенную, насиловали.

А потом был суд, на котором Мария держалась не просто молодцом, а вызвала всеобщее сочувствие. В последнем слове она сказала:

– Господа судьи, я ухожу из этой жизни. Смерти я не боюсь. Вы можете меня убить, можете изобрести самые ужасные наказания, но прибавить к тому, что я вынесла, ничего нового не сможете. Меня убить можно, но нельзя убить мою веру в то, что придет пора народного счастья и народной свободы. За это не жалко отдать свою жизнь!

Приговор был беспощаден и ожидаем: смертная казнь через повешение. Как я уже говорил, понимая, какую волну общественного негодования вызовет казнь юной гимназистки, Николай II «догадался» заменить смертную казнь каторгой. Резонанс общественности был именно таким, на какой рассчитывал царь: все газеты восхищались его добросердечием, отзывчивостью и любомудрием. А популярнейший в те годы Максимилиан Волошин посвятил Марии стихотворение «Чайка», которое перепечатали все газеты России.

На чистом теле след нагайки,
И кровь на мраморном челе…
И крылья вольной белой чайки
Едва влачатся по земле.

В последующих строфах Волошин воспевает чистоту сердца, святость духа этой чайки и уверяет, что распята она на кресте «за меньших братьев, за свободу».

Но был один человек, который не разделял этих восторгов и был категорически против помилования. Вы не поверите, но этим человеком была сама Мария Спиридонова. Находясь в тюрьме, она отправила на волю возмущенное письмо.